Текст для чикагского самиздат-журнала
"Reflect"
Лето, жара, свет, ветер. Я пишу около открытой балконной двери.
Май – подходящее время для разговора о прошлых хранителях гуманных идей на одной
шестой. Май - месяц рождения Макса Волошина, солнечного
человека.
Маленькую статью про Коктебель я давным-давно помещала на сайте
Дома хиппи в 2004 году.
На астраханской радуге в августе 2006 года я с
удивлением узнала, что никто из моих собеседников не бывал в Доме Волошина в
Коктебели, не чувствал отпечатки прикосновений его рук на зеленых крымских
камнях, но – о ужас! – никто даже не знал кто это такой.
Я что-то
рассказала тогда про Макса, но, на мой взгляд, не была убедительна. Потому что
сумбурными словами зрителя можно передать своё отношение к стихам, образу жизни
(кстати, я к Максу отношусь нейтрально, не он мой любимый литератор), но
невозможно раскрыть всей сути явления: ищущего начала в каком-то конкретном
человеке. Это - привилегия непосредственного диалога с творцом.
Так что
весьма сомнительной представляется очередная попытка вывести вас на трехдневную
– если считать от Москвы - тяжелую трассу к важнейшему месту силы русской
литературы, но я попробую.
Мне бы не хотелось в этой беседе исходить из
традиционных штампов: философ, акварелист, поэт, краевед, археолог,
предшественник хиппи... Я попробую даже обойтись в статье для разнообразия без
стихотворных цитат – для исследования нашей темы достанет воспоминаний
современников и нескольких эссе самого киммерийского бога.
Для меня
Волошин – чистое зеркало, деликатный критик, сформировавший отношение
европейской богемы к богеме же (это, похоже, произошло в те последние времена,
когда русские еще могли быть отнесены к развитым народам). Макс - линза,
сконцентрировавшая лучи гениальности окружающих – причем совершенно
небескорыстно: истинно свободные не любят в своём окружении рабов.
В
творческой личности одаренность – самое скучное и пустое. Единственное, чем я
советую интересоваться всем относительно людей неординарных – это их частная
духовная жизнь. Без исследования облака слов и образов, из которого артисты
наугад вытаскивают за хвосты обезьянок, прочим кажущихся законченными слепками
реальности, без погружения в тонкое тело мысли невозможно понять финального
смысла танца, образа, текста. Узнать, почему один человек умеет работать со
словом или краской, а другой, увы, - нет.
Бродский считал, что верховное
искусство – поэзия. Есть кое-что повыше – искусство последовательности в жизни.
В общем, не так много было в истории нашей страны людей,
придерживавшихся в своей жизни принципа непротивления злу насилием. Волошину это
удалось.
Ничто не происходило в его жизни случайно – может, оттого, что
с детства ему больше нравилось допускать существование мистики. Однако жизнь
этого пацифиста была вырезана по общему для всех нас лекалу.
С детства
одним из самых оригинальных качеств Макса всегда было его отношение ко мнению о
нем других людей. Его нельзя было задеть, раздражить, раздразнить, напугать,
вывести из себя. Все, что ему говорили про него самого, было ему “интересно”.
(7)
Четыре последних школьных года, в течении которых он колесил на
велосипеде по Коктебели напоминают по своей напряженности ожидание пловца перед
прыжком с трамплина.
1. Сопротивление
Ускорение жизни отметили
студенческие бунты, дважды заканчивавшиеся слежкой, перлюстрацией писем, ссылкой
и нахлынувшая всепобеждающая радость путешественника, желающего подошвами ног
исходить Землю.
2. Свободные путешествия с целью творческого и духовного
поиска. Игра вместо работы.
«Пешком, с рюкзаком за плечами, он исходил
всю Европу. Он прошел по следам Байрона, Гейне и Шелли, в Испании повторил путь
Дон-Кихота Ламанчского. А уж в восточном Крыму он был, вероятно, первым
настоящим туристом»(1).
Франс, Флобер, Ницше и Соловьев легко помещались
в дорожной сумке. Ночлежки и нищета не значили ничего в сравнении с ослепляющим
Ватиканом, божественной галереей Уффици, головокружительным Прадо,
завораживающим Лувром и пронзительной готикой.
Господин «это очень
интересно» у себя в мастерской, на Монпарнасе, обычно сидел на низком диване под
изображением древней египетской царицы Таиах, варил на спиртовке турецкий кофе,
курил в кадильнице какие-то восточные смолы, читал об искусстве Ассирии, о
кубизме или о масонах и писал стихи и корреспонденции в московские газеты,
посвященные выставкам и театральным премьерам.
Волошин запоминался своей
«архирусской» внешностью: мощная фигура, борода лопатой, румянец во всю щеку. К
тому же он охотно рассказывал французам о раскольниках, которые жгли себя на
кострах, о террористах, о белых ночах Петербурга, о юродивых древней Руси.
Но стоило Максу приехать по литературным делам в Москву, как он
моментально становился парижанином: борода выглядела какой-то «ненашенской»,
европейской, в глаза бросался цилиндр, удивляли его манеры и прекрасное знание
французской культуры. Он рассказывал о бомбе, которую анархисты бросили в
ресторан Файо, о математике Пуанкаре и последних парижских новостях.
(3)
Творческий поиск, погружение в краски и смыслы европейских мастеров
на парижских выставках, проза, оккультизм, нашедший завершение в пантеизме и
масонстве и – империалистическая и гражданская войны, пробившие в цельной
картине мира поэта брешь, заставившие осознать своё предназначение и начать жить
в соответствии со своими личными потребностями – наперекор всему. Первая книжка
стихов рождается в 33 года и литцех признает типографское дитя - драгоценный
ребенок, родившийся у отменного мастера, переношен.
3. Независимость,
свободное поселение
Мать Волошина, Пра, женщина эмансипированная, купит
по случаю в 1983 году в Коктебели дом. Это определит пульс развития русской
культуры. События такого порядка (схожие с насморком у проигравшего битву
военачальника) всегда забавляют историков.
После караванов верблюдов в
Туркестане, после Сорбонны, после революции 17 года киевлянин Волошин,
отвергавший с юности, как истинный мудрец, категории «добро» и «зло»,
окончательно переселится в Крым и построит собственную относительно свободную
реальность.
Из чего будет состоять Крымская свобода? Из ремешка или
полынного венка, поддерживающих волосы художника. Из невероятного размера
хламиды на скандирующем свои стихи человеке, стоящем на берегу, усыпанном
разноцветными мокрыми камушками, на обломках вулканического жерла, на холмах
Коктебеля. Из тречасового парения над аэродинамическим коридором Узун-сырта
шляпы авиатора Арцеулова, известного штопором и дедушкой-армянином Айвазовским.
Из загорающих обнаженных туберкулезных и астматических тел бродячих собак,
составляющих теперь энциклопедический серебряный век. Из гулкого имитирующего
плеск волн Сердца Карадага.
4. Открытость
Не жервой, но даром
кажется мне это отданное открытыми ладонями другим собственное крымское солнце.
Дом Волошина в самые голодные и страшные годы не закрывал дверей для
бесчисленных паломников – больных, гонимых, голодных, измученных, израненных,
разнознаменных – за лето 1925 года их набралось 400 человек.
В разное
время здесь побывали Чехов, Бунин, Горький, Брюсов, Белый, Вересаев (это,
правда, был сосед-дачник), Алексей Толстой, Булгаков, Зощенко, Эренбург,
Гумилев, Цветаева, Мандельштам, Анна Павлова, Грин, Всеволод Рождественский,
Чуковский, Ходасевич, Замятин, Леонов, Петров-Водкин, Богаевский, Даниэль, Мень,
Аксенов, Битов, Ахмадулина, Евтушенко, Искандер, Сапгир, Каверин, Стругацкие,
Рыбаков, Приставкин, Нейгауз, Уланова, Рихтер, Скрябин, Кончаловский, Шаляпин и
Зоя Лодий...
Он любил давать, давал щедро: ночлег, свежую акварель, обед,
мысль, стихотворение, надежду. Он предотвращал возможную вражду, зависть,
недоброжелательство. Цветаева: “Всякую занесенную для удара руку он, изумлением
своим, превращал в опущенную, а, бывало, и в протянутую”. Делал он это легко и
душевно.(6)
Между прочим многие из персон серебряного века были замечены
и созданы с помощью нескольких своевременных замечаний Макса.
Мне
кажется, что истинная любовь к искусству – да и любовь обычная – состоит в том,
чтобы радоваться возможности (праву) поддерживать огонёк духовности.
О,
случай с Черубиной и Гумилёвым я позабуду, так как всё ещё переживаю по поводу
этой ссоры. Пусть современная глыба Быков пишет про Черную речку, у него отлично
получается.
Впрочем, Волошин не только радовался, он высказывал мнения о
людях. Статьи о Сурикове, Сарьяне, Богаевском - их не сложно найти, почитайте.
Вы услышите, как скрипят ступеньки гостеприимного дома в каждой строчке текста,
увидите, как расставлены банки с красками и кистями в мастерской второго этажа,
услышите отступающее отливом море, почувствуете радующегося любому другому
человеку и не уничтожающего в себе чувства любви (как того требует государство,
желающее разделять и властвовать).
Волошин рассказал русским про
Айседору Дункан. Одним из первых он поддержал молодых Сергея Городецкого,
Михаила Кузмина, Марину Цветаеву.
Для тех, о ком он не только размышлял,
Волошин – это была чашка чая, кусок хлеба, приют. Из письма 1924 года:
«Рекомендую привезти с собою мешки для сена и обеденный прибор (с тарелкой), и
таз - если в нем нуждаетесь. Стол будет на даче (около рубля обеды), комнаты -
бесплатно. Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное
дружеское сожитие, где каждый, кто придется "ко двору", становится полноправным
членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и
внесение своей доли интеллектуальной жизни. Максимилиан Волошин.»
(1)
Это была основная линия жизни Волошина, осознанное предназначение
– создание Дома.
5. Свободная любовь
Неяркий мотив, но от того не
менее трогательный – любовь. Маргарита. Традиционно самозабвенная любовь,
свободная настолько, что нам с тобой (зачеркнуто)… с вами и не снилось, с годами
посвящений стихов, состоящих из рифмованных писем, лишь одной прекрасной даме, с
треугольниками и прочими геометрическими фигурами, любовь, не имеющая иных детей
– кроме поэтических и акварельных.
«Все, что я писал за последние два
года, - все было только обращение к Маргарите Васильевне и часто - только ее
словами» (из дневника, 29 июня 1905)
Да, от истинной любви вместо детей
рождаются стихотворения. Полуплатоника эта разрушится сразу после свадьбы, в
истории же больное сердце отозовётся названием поэтического цикла -
«Киммерийские сумерки» - позвольте мне эту ремарку.
Духовная связь с
Маргаритой не прервётся и через десятилетия. Есть дневники – в них пишется –
читайте.
Вторая длительная сердечная связь была подарком от благодарной
Марины Цветаевой – вместе с ней в 1919 году приехала Мария, которая стала
хранительницей очага – а это, согласитесь, было в отношении данного очага делом
сложным.
Брак второй был открыт, но, по-своему, лиричен. Именно
благодаря второй жене Дом в Коктебели с 1923 года стал общим для всех упомянутых
и забытых мною персонажей. С 1923 же года, почувствовав в укрепившемся союзе
творческих людей опасную силу, власти начали репрессии в отношении Макса.
Подпункт: Дети
А что же дети? Несомненно, стаи дружественных
детей перенаселяли дом. В доме Волошиных одновременно отдыхало от 15 до 17
детей, а следила за нами внебрачная дочь Макса Любочка Назаревская. (2)
7. Пацифизм
Ну что, теперь поговорим про войны и революции?
“Вчера меня спросили, к какому крылу я принадлежу, к белому или красному, — и я
ответил, что я летаю на двух крыльях”(9) – вот типичное волошинское заявление.
Весь 1917 год Волошин молчал. Это было сродни истерическому мутизму
после психотравмы. Размышления о братоубийстве были сутью этого клокочущего
кровавого года.
«Волошин ненавидел войну. Борьба против войны и ее
угрозы, спасение человечества от уничтожения — актуальнейшие вопросы
современности — уже давным-давно находились в эпицентре его поэтического
внимания. Он был одним из первых деятелей культуры, кто еще до атомной бомбы
стал бороться за выживание человечества. Тогда, задолго до второй мировой,
задолго до Хиросимы и Нагасаки, он поднял голос в защиту полного мира.» (6)
Написанные позже стихи – книга «Демоны глухонемые», изданная в 1919 году
в Харькове - были запрещены за нецензурные выражения и контрреволюционные мысли.
В 23 году, они были изданы эмигрантскими издательствами Берлина («Стихи о
терроре») и Львова («Усобица. Стихи о революции»). В 1919 году белые и красные,
штурмуя по очереди Одессу, начинали свои прокламации к населению одними и теми
же словами стихотворения Волошина “Брестский мир”.
Далее мы пару минут
послушаем самого Волошина:
«В Русской революции прежде всего поражает ее
нелепость. Социальная революция, претендующая на всемирное значение, разражается
прежде всего и с наибольшей силой в той стране, где нет никаких причин для ее
возникновения: в стране, где нет ни капитализма, ни рабочего
класса.
Потому что нельзя же считать капиталистической страну, занимающую
одну шестую всей суши земного шара, торговый оборот которой мог бы свободно
уместиться, даже в годы расцвета ее промышленности, в кармане любого
американского мильярдера.
Рабочий же класс, если он у нас и существовал в
зачатом состоянии, то с началом революции он перестал существовать совершенно,
так как всякая фабричная промышленность у нас прекратилась.
Точно так же
и земельного вопроса не может существовать в стране, которая обладает самым
редким населением на земном шаре и самой обширной земельной территорией.
Совершенно ясно, что тут дело идет вовсе не о переделе земель, а о
нормальной колонизации Великой русской и Великой сибирской низменности,
колонизации, которая идет уже в течение тысячелетий, которой исчерпывается вся
русская история и которую нельзя разрешить одним росчерком пера и указом о
конфискации помещичьих земель.
С другой же стороны, дело идет о
переведении сельского хозяйства на более высокую и интенсивную ступень культуры,
что тоже неразрешимо революционным путем.
В России нет ни аграрного
вопроса, ни буржуазии, ни пролетариата в точном смысле этих понятий. Между тем
именно у нас борьба между этими несуществующими величинами достигает высшей
степени напряженности и ожесточения.
На наших глазах совершается великий
исторический абсурд. Но... credo quia absurdum! В этом абсурде мы находим
указание на провиденциальные пути России.
Русская жизнь и
государственность сплавлены из непримиримых противоречий: с одной стороны,
безграничная, анархическая свобода личности и духа, выражающаяся во всем строе
ее совести, мысли и жизни; с другой же — необходимость в крепком железном
обруче, который мог бы сдержать весь сложный конгломерат земель, племен, царств,
захваченных географическим распространением империи.
С одной стороны —
Толстой, Кропоткин, Бакунин, с другой — Грозный, Петр, Аракчеев.
Ни от
того, ни от другого Россия не должна и не может отказаться. Анархическая свобода
совести ей необходима для разрешения тех социально-моральных задач, без ответа
на которые погибнет вся европейская культура; империя же ей необходима и как
щит, прикрывающий Европу от азиатской угрозы, и как крепкие огнеупорные стены
тигля, в котором происходят взрывчатые реакции ее совести, обладающие страшной
разрушительной силой.
Молитва поэта во время гражданской войны может быть
только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо
быть с матерью, а не с одним из братьев. («Россия распятая» МВ)
Волошин
был призван в армию осенью 1916 года, ратником ополчения 2-го разряда. От службы
он отказался, написав военному министру:
“Я отказываюсь быть солдатом,
как европеец, как художник, как поэт: как европеец, несущий в себе сознание
единства и неразделимости христианской культуры, я не могу принять участие в
братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины.
Ответственен не тот, кто начинает, а тот, кто продолжает. Наивным же формулам,
что это война за уничтожение войны, я не верю.
Как художник, работа
которого есть созидание форм, я не могу принять участие в деле разрушения форм —
и в том числе самой совершенной — храма человеческого тела.
Как поэт, я
не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре,
раз мой долг — понимание.
Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем
убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, так как поражение на
физическом плане есть победа на духовном, — не может быть
солдатом”
Освобожден от воинской службы Волошин был из-за поврежденной в
1910 году правой руки – хоть какую-то пользу принесло падение с
велосипеда.(8)
«Война застает меня в Базеле, куда приезжаю работать при
постройке Гётеанума. Эта работа, высокая и дружная, бок о бок с представителями
всех враждующих наций, в нескольких километрах от поля первых битв Европейской
войны, была прекрасной и трудной школой человеческого и внеполитического
отношения к войне» (из атобиографии)
В эссе «Соломонов суд» Волошин
пишет и о самом большом соблазне и опасности в борьбе — о психологическом
уподоблении своему противнику.
Подпункт: недопустимость смертной
казни
«Публичность смертной казни и выставление трупов казненных, с
соответствующими надписями, на улицах, несомненно, имеет большое педагогическое
значение и напоминает о лучших страницах европейской истории.
Нельзя тоже
не приветствовать введения смертной казни в практику средних учебных заведений,
особенно женских, принимая в соображение, что раньше в подобных случаях
администрация ограничивалась изнасилованьем.
Вообще чувство
справедливости и человеческой солидарности во время гражданской войны
углубляется благодаря всеми принимаемой аксиоме: “Каждый инакомыслящий есть
изменник родине и уголовный преступник”.
Ее логическим следствием
является резолюция, принятая недавно всеми левыми партиями: “Не вступать в
соглашение ни с какой партией или фракцией, стоящей правее нас». («Гражданская
война», МВ)
«В гармонии мира страшны не те казни, не те убийства, которые
совершаются во имя злобы, во имя личной мести, во имя стихийного звериного
чувства, а те, которые совершаются во имя любви к человечеству и к
человеку.
Только пароксизм любви может создать инквизицию, религиозные
войны и террор.
И любовь страшнее и разрушительнее ненависти, потому что
ненависть только тень любви, потому что ненависть только огненный цветок,
распускающийся на дереве любви, на неопалимой купине человечества». («Пророки и
мстители», МВ)
Подпункт: непротивление злу насилием
Волошин,
размышляя о пути Льва Толстого, сокрушенно замечает, что тот не осознал природу
зла. Поэт полагает, что следует найти зло в себе самом и смириться с
существованием оного.
«Мне думается, что причина здесь лежит лишь в
одностороннем понимании слов: «не противься злому». Если я перестаю противиться
злому вне себя, то этим создаю только для себя безопасность от внешнего зла, но
вместе с тем и замыкаюсь в эгоистическом самосовершенствовании. Я лишаю себя
опыта земной жизни, возможности необходимых слабостей и падений, которые одни
учат нас прощению, пониманию и принятию мира.» («Судьба Льва Толстого», МВ,
1910)
Подпункт: толерантность
В 1918-1920 годы Макс Волошин
укрывал у себя в доме и белых, и красных. Он не был пассивным сторонним
наблюдателем, он боролся с любыми проявлениями террора.
«Разумеется,
красных при белых и белых при красных я защищал не из нейтральности и даже не из
“филантропии”, а потому, что массовое взаимоистребление русских граждан в
стране, где культурных работников так мало и где они так нужны, является
нестерпимым идиотизмом. Правители должны уметь использовать силы, а не
истреблять их по-дурацки, как велись все терроры, которых я был свидетелем»
Начавшееся в двадцатых годах прошлого века планомерное уничтожение умных
людей, своего рода селекция подвида безмолвных неприхотливых рабов, имела целью
подавить в всякое стремление к самоорганизации у жителей советского гетто.
Нельзя не выразить восхищения успехами правящего класса. Макс,
проживающий ныне на горе и по-прежнему дарующий паломникам «подъем», продолжает
смотреть из окна квартиры за железными дверями на кирпичную стену соседнего дома
(зачеркнуто) … продолжает смотреть на море и думает о преимуществах солидарности
перед взаимным истреблением.
8. Отрицание собственности
Одним из
принципов жизни Макса было неприятие денег.
«Наша собственность — это
только то, что мы отдаем. Чего мы не хотим отдать, то не нам принадлежит, а мы
ему принадлежим. Не мы его собственники, а оно наш собственник».(7)
Он не
продавал своих работ, он отдавал их.
«Согласно моему принципу, что
корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы, — все, что я
произвожу, я раздаю безвозмездно. Свой дом я превратил в приют для писателей и
художников, а в литературе и в живописи это выходит само собой, потому что все
равно никто не платит» (из автобиографии)
Коллекцию работ крымских
художников Волошин безвозмездно передал государству.
9.
Натуризм
Волошин и его друзья в основали в Коктебеле нудистский пляж.
Прочие дачники и местные поселенцы с трудом переносили свободу нравов богемы. В
прибрежном кафе «Бубны» на стене рядом с картинкой, изображающей Волошина, на
фоне гор, был нарисован человечек в черном костюме и котелке и сделана надпись:
«Нормальный дачник, друг природы. Стыдитесь, голые уроды!»
«Дейша-Сионицкая явилась основательницей общества благоустройства
дачного поселка Коктебель. До этого времени мужчины и женщины купались в море
кто где хотел, и это, конечно, очень стесняло многих женщин.
Общество
благоустройства разделило пляж на отдельные участки для мужчин и женщин и
поставило на границах столбы с надписью в разные стороны “для мужчин” и “для
женщин”. Один из таких столбов пришелся как раз против дачи Волошина. Волошин
выкопал этот столб, распилил на дрова и сжег.
Дейша-Сионицкая, как
председательница общества благоустройства, написала на Волошина жалобу местному
феодосийскому исправнику Михаилу Ивановичу Солодилову.
Солодилов прислал
“Максу Волошину” грозный запрос: на каком основании он позволил себе такое
неприличное действие, как уничтожение столба?
Волошин ответил:
во-первых, его зовут не Макс, а Максимилиан Александрович; правда, друзья
называют его Макс, но с исправником Солодиловым он никогда брудершафта не пил.
Что касается существа дела, то он, Волошин, считает неприличным не свой
поступок, а водружение перед его дачей столба с надписью, которую люди привыкли
видеть только в совершенно определенных местах. Суд присудил Волошина к штрафу в
несколько рублей»(7).
Вот что Макс пишет про обнаженность
Айседоры:
«Мне случилось быть в Шатле, когда Айседора Дункан в первый раз
танцевала «Вакханалию» из «Тангейзера». В последнем танце был момент, когда оба
полотнища хитона, прикрепленного только у плеч, развевались в воздухе за спиной
и она танцевала несколько тактов совсем обнаженная. Это было логично,
последовательно и вытекало из всего смысла ее танца. Но зрительная зала, не
ожидавшая этого, и в точном смысле ахнула, как один человек: она была без
рисовой пудры! Строгость зрелища была настолько высока, что никто не позволил
себе никакого знака протеста. Но безмолвное движение первого мига было так
явственно, что Айседоре Дункан пришлось взять свой «жест» обратно и объяснять
его через посредство газет неровностями пола в театре Шатле. («О наготе»,
МВ)
Сейчас число крымских диких пляжей стремительно сокращается, но
украинские власти всё еще не смеют прогонять последователей Макса, хотя
официально натуризм запрещен. Правда, прибрежная застройка всё больше отодвигает
загорающих хиппи в сторону Кучук-Енишары, на которой похоронен Волошин.
Шум строительства до самой темноты противостоит солнцу и соленой морской
воде. Коктебель, вероятнее всего, скоро умрёт. Потому как нет силы, способной
сохранить бухту. Мне прислали ссылку – Христиания уже умерла, могильщика зовут
Realdania. Жить во времена гибели свободы поселений не интересно.
Резюме
Поглядите на темы нашего разговора. Сопоставьте с
лестницей взглядов на hippy.ru. Мысли Волошина и других убежденных пацифистов
наполнили собою ноосферу и дли возможность вырасти новым поколениям дружелюбных
непротивленцев.
Да, Макс Волошин слыхом не знал расшифровки аббревиатуры
«пав», задумывался о вегетарианстве только изучая биографию Толстого, не боролся
за права женщин и слово «боны» не входило в его повседневную реальность так, как
входит в нашу. Скорее всего, ему бы и в голову не пришло, что Цветаеву можно
как-то ограничить в правах из-за сексуальной ориентации. Но для своего времени
он был невероятно прогрессивен. Мягко говоря, 90% человечества и сейчас не
достигли его уровня независимости. Ну, а коли вам это удалось, то что мешает вам
передвинуть каретку на начало нашего века и напечатать новую стоку в тексте про
гуманизм?
Этот престарелый мир надо немного подтолкнуть – и он
разложится, как карточный домик.
Уже не нужна альтернативная служба и
антипризывные марши, так как армия – институт, требующий упразднения.
Уже не нужна бессмысленная работа – правильное распределение
существующих ресурсов освобождает творческое время.
Вместо атомных бомб
люди предпочитают иметь еду, одежду и жилища, а взамен государства - права
человека.
Те, что раньше просили покоя – требуют настоящей жизни и
любови.
Солнечному человеку, моему великому предшественнику, Максу
Волошину - ветра и покоя. Думаю, он снова пожертвует их
миру.
Неканонический список литературы, которой не хотелось загружать
текст.
1. Н. Шульц, Очерк-путеводитель, Изд.:Крым, Симферополь,
1966
2. А. Рак, М. Шагинян, Нет в мире места краше Коктебеля, 2006
3.
Ю.Самарина, Максимилиан Волошин и его дом в Коктебеле, 2005
5. А.В. Блюм,
Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917-1991. Индекс
советской цензуры с комментариями. СПб, 2003.
6. Озеров Л. Максимилиан
Волошин, увиденный его современниками / Воспоминания о Максимилиане Волошине /
Сост. и комм. Купченко В.П., Давыдова З.Д. — М.: Советский писатель, 1990. — С.
5-26. Современники: 7-10
7. В.Вяземская, Наше знакомство с Максом
8.
В.Вересаев, Коктебель
9. М.Изергина, В те годы
10. М.Альтман, Царь
Киммерии