De materia medica.

О лекарственных веществах и прочих целебных силах.

 

Ворота

 

- Оля, ну сколько можно! Я уже подал документы на конец месяца… Мне в Москве сидеть весь август, ждать у моря погоды? Тебе что, не нравится Центральный ЗАГС? Квартира? Что тебе еще нужно, я не понимаю! Истеричка чертова! Тебя саму лечить надо!

- Тебе не удастся испортить мне день. Отличный день, между прочим, Серёж.

Дверца авто открылась и белая туфелька плавно опустилась в бензиновую лужу. Девушка вылезла из машины, вытащила за собой два пакета, перепрыгнула на сухое место, захлопнула дверцу и пошла в сторону центрального корпуса Пятёрки.

 

- Мне в терапию, к другу, - говорит мужчина охраннику в хаки. Когда мимо проходит девушка, жаждущий друга прижимается к стене проходной и приподнимает плечи, дает дорогу.

- Пропуск, - провожает девушку взглядом пятнистый. - Доктор наша поцокала, из пятнадцатого. Пропуск.

- Нет пропуска. Забыл выписать.

- Без пропуска нельзя, режим.

- Я в долгу не останусь… Вложив охраннику в руку сложенную купюру, мужчина протаскивает через турникет сумки с фруктами и соками.

 

0 этаж, морг

В подвале стоят двое в халатах, засохших желтым и коричневым – высокого роста грузная женщина с красными завитыми волосами, в очках с толстой оправой «Шевчук в детстве» и щуплый врач-мужчина с закатанными рукавами. За ними горками на нескольких столах лежат трупы – обнаженные. Невостребованные. На каждом столе по десятку.

Мужчина вскрывает старушку.

- Смотри, тут у неё все атрофировалось. Вообще нет полости.

- Ну что ты хочешь, восемьдесят лет.

- Так, а это у нас что? Я даже не знаю, как теперь писать. Заморили старушку-то.

- Ну, напиши «острая сердечная недостаточность».

- Смешно. Ладно. Как ты думаешь, сколько почка весит? Я ставлю коньяк на 80 грамм.

- Ну-ка, дай сюда, - женщина подбрасывает почку на ладони. – А я на сто.

Мужчина взвешивает почку на весах, вздыхает, потом кидает кровавый кусок в мусорный бак: - Да, совсем я старый стал. Ну, пойдем, заключение писать, – улыбаясь, вытирая руки о халат, говорит врач. – Анна Степановна, а человечина как, на твой взгляд, жестче говядины?

- Ну, Дудыкин, ты переработал, по-моему. Пошли…

Патологоанатомы пропускают санитара, который тащит за ноги из лифта в морг труп. Голова трупа стучит по ступенькам подвала.

- Новенький, - говорит непонятно о ком, о санитаре или о покойнике, врач-женщина. - Пошли, пошли, Семён, коньяк простынет…

 

1 этаж, приемное отделение

- Куда ставить старуху? Старуха мертвая совсем, - скоропомощной фельдшер весело закатывает через порожек каталку. На ней, прикрытая пальто, лежит пожилая деревенская баба в зеленой косынке с люрексом. – Увозили – бредила еще, а сейчас труп трупом.

Регистраторша, толстая, с перевязанной пуховым платком поясницей, подходит к каталке: - Я Зобина уже вызвала. Можете звонить.

Фельдшер нажимает кнопки: - Да, наряд 645, гангрена ноги, шесть, пятерка. Отбой, Светочка.

Уже обращаясь к регистраторше: - Что со спиной-то, Елена Ивановна?

Елена Ивановна, поправляя платок, горестно вздыхет и садится за стол: - Таскала этих,

прости господи, бомжей. Вчера менты привезли десяток. Мы эту пьянь отмывали от вшей да распихивали по боксам. Вот, потянула, - для убедительности регистраторша поглаживает бок рукой.

 

В дверях появляется врач, по-видимому, это и есть Зобин. С ним идет всхлипывающая девушка.

- Полюбуйтесь на мою курицу, - смеется Зобин. - Прислали дуру. Влюбилась в академика. А еще кандидат наук.

- Будущий, - возвращается на мгновение в реальность девушка, но затем вновь начинает всхлипывать.

- Если тебя к защите допустили, считай – уже кандидат, - Зобин жизнеутверждающе смотрит на фельдшера. – Правильно я говорю, пехота?

- Это в кого ж? – любопытная Елена Ивановна протягивает доктору заполненную историю болезни.

- Да в Рыжакова, можете себе представить? – хохочет Зобин.

- Деточка, Рыжаков ещё за мной ухаживал двадцать лет назад. Он же на всё, что движется, кидается. В нашей больнице тебе любая про то расскажет.

Девушка начинает плакать навзрыд, сморкается, садится на кушетку у окна, отворачивается и достает новый бумажный платок.

- Вот такие пироги, - продолжает смеяться Зобин. – Можете представить, она плачет от того, что для него это было просто эпизодом. Ну, если бы залетела – я бы еще понял, а так…

- Ну, я, пожалуй, поеду, - встает фельдшер.

- Давай, - жмёт ему руку Зобин. – Ну, что тут? – врач осматривает ноги больной на каталке, та тихо стонет. – Нет, бабку я не повезу. Бабке капец. Вы её задвиньте подальше и через часов так восемь спустите в морг. Мне с ней возиться некогда, у Лёльки день рождения.

 

Доктор и плачущая уходят в соседний кабинет: - Маш, ну кончай сопли. Ну, с кем не бывает.

- Со мной не бывает. Зобин, он же знал, что я серъезно, не мог не знать, он же практически сам вырастил меня, чего же он не остановился, зачем он это сделал, зачем всё это говорил, я думала - он решился…

- Маш, кроме шуток, его жена – главный психиатр Москвы, кто от такой уйдет. У него двое - я повторю, если ты не помнишь - двое детей. У него три иномарки. Мировое имя. Маш, он пока единственный в стране нормально делает кесарево по Штарку. А ты кто?

- А я его люблю…

- Маш, ты научный сотрудник, один из сотни в этом муравейнике. Ты - дура с косой. Он из парижей не вылезает! Мало ли что приходится женщине говорить, чтобы её, того… Всё, не ной, смотри, бабу несут какую-то.

В кабинет затаскивают на мягких носилках женщину средних лет, прижимающую к груди сумку. Врач скорой говорит: глухонемая, внутреннее кровотечение…

Зобин вздыхает, вытаскивает из стола папку и переписывает паспортные данные, не дожидаясь регистратора…

- Ну, чего мычишь, не мычи, сдохнешь. Маш, принеси из холодильника пузырь со льдом.

 

 

- Всем больно. А ебаться не больно было? – регистраторша на другой половине клиники, из родблока, как две капли воды похожая лицом на уже виденную нами Елену Ивановну, принимает беременную.- Сиди тут, скоро врач спустится.

Беременная проходит в дверь и садится на кушетку, прижимая живот рукой. Больничная рубашка в пятнах красного цвета. Женщина тихо ложится и застывает, поджав ноги.

 

2 этаж, отделение интенсивной реанимации

Из палаты интенсивной терапии студенты выкатывают к лифту больного. Лица не видно, спутанные длинные волосы. Татуировка «пацифик» на руке. Через систему, которую держит «будущий врач», капает реополиглюкин. Лифтерша спрашивает:

- Чего с мальчиком?

- Чего, - охотно отвечает студент, - башку проломили. В нейрохирургию везём, вроде стабилен. Пора подколоть, кстати, - колет больному в плечо маленьким шприцем промедол и записывает это в карту.

- А годиков-то ему сколько, - приподнимает простыню лифтерша.

- Не знаю, вот, в истории глянь.

- Написано: «Поступил без документов, предположительно тридцать»…

 

3 этаж, отделение терапии

Около ординаторской плачет больная с большим непропорциональным животом:

- Доктор, я прошу вас, сделайте что-то, я задыхаюсь, посмотрите, что с языком.

- Я вам тысячу раз говорила: гепарина нет. Пусть ваши родственники принесут, тогда будет гепаринить.

- У меня нет родственников. Никого у меня нет.

- А я что могу поделать? Я что, сама должна лекарства покупать? Так ваш гепарин стоит 900 рублей, а у меня зарплата 1200. Понимаете? Что я могу сделать? Я конфеты, которые мне тут таскают, в деньги превращать пока не научилась. Идите, женщина.

 

4 этаж, отделение терапии

Профессорский обход останавливается около койки с седовласой щупленькой старушкой.

- Доброе утро.

- Здравствуйте, Валентин Иванович.

- Вы запомнили моё имя?

- Ну, это профессиональное. Я педагог МГУ, философ. Сами понимаете, на имена и лица память…

- Как самочувствие ваше?

- Благодарю вас, отменно, но лучше бы я дома была.

- Домой пока рано вас отпускать.

Профессор и хвост из докторов выходит в коридор: - Старая маразматичка, - шипит лечврач.- Она философ! Мужа уморила, детей уморила, меня скоро уморит, пятая госпитализация за год! Девяносто лет, а все никак не успокоится.

- Ну что вы так нервничаете, Людочка, хоть и доказали, что нервные клетки делятся, что они работают, как погибшие, докажут вряд ли… - профессор поглаживает по руке злую докторицу, - …как дома, как дети?

- Олег Палыч…. Как дома! Никак! Некогда домом заниматься. Торчишь на дежурствах сутками, одни скандалы…

- Всё устроится, поверьте. Главное – здоровье и молодость. Здоровье и молодость. Прочее - неважно.

 

5 этаж, отделение патологии беременности

В палате лежат шесть женщин. Все они очень хорошо одеты. Все среднего возраста – за тридцать. Разговаривают Рыжая и Та, что с наушниками от плеера на шее, остальные читают.

Рыжая: - У нас не получалось шесть лет. Сколько больниц я прошла, и – ничего. Это уже пятое ЭКО.

В наушниках: - Ну вы даете, мы еле на одно наскребли.

Рыжая: - Сразу они не приживаются. Мой козел все гулял, гулял, говорил: не можешь родить, а мне сын нужен. Всё сына делал в чужих кроватях. Не получается. Ха. И проверяться не идёт. Ясное дело, в ком причина. Всё лечусь от венерической дряни. Каждые полгода что-нибудь да притащит. Так что вся надежда на эти эмбрионы. Не выйдет в этот раз - разведёмся, сил больше нет.

В наушниках: - А чего ты к соседу-то не сходила? Говорят, помогает.

Рыжая: - Сходишь с ним, ага. Патологическая ревность. В доме ничего целого нет. Чуть какое подозрение – да хоть на работе вот вечеринка – так двери ногами пинает, посуду бьет. Псих, короче.

В наушниках: - Неужели столько получает, что терпеть можно?

Рыжая: - И даже больше. Газовую трубу кладет.

В наушниках: - А…Тогда понятно.

 

Коридор того же отделения. Поддерживая руками живот, идет беременная маленького роста. Указывая на стену, она протяжно говорит:

- Вовик, хочу эту картинку.

Вовик, грузный рослый человек хватает за лацканы халата медсестру:

- Продай, любые деньги плачу. Видишь? Гестоз у нас.

Беременная, уползшая далеко, оборачивается:

- Постой, Вовик, я уже не хочу картинку, я хочу цветочек.

Вовик бежит по коридору за женой.

 

За сценой наблюдают курящие на лестнице беременные. Одна, поставив ногу на ступеньку, запахнув короткий дырявый больничный халат, из-под которого видна белая рубашка, рассказывает сидящим на стульях:

- А сестра и спрашивает меня: «Кто отец ребенка?» Я-то, девочки, не в себе, схватки... Говорю: «Паша, Павел Васильевич». Медсестра чуть не записала. Хорошо, врач услышала и поправила: «Дура, не так спрашиваешь. Надо спрашивать: «Как зовут вашего мужа»…

 

6 этаж, родблок

 

- Надо всё-таки Рыжакова звать, послед рваный.

Зовут Рыжакова. Он прибегает из своего кабинета, уже на пороге блока застегивая брюки. За спиной его - смущенная медсестра.

- Опять ничего не можете сами! Когда-нибудь у меня будет время для личной жизни, я не понимаю? Вводите в наркоз, - кричит он, натягивая перчатку.

- Кровит сильно, - заведующая отделения смотрит в таз, наполняющийся красным.

- Ручное! – академик Рыжаков швыряет в таз куски красной ткани. – Нет, коллеги, атония, надо атропин вводить.

- Атропин! – заведующая оборачивается на сестру.

Четыре доктора наклонились над лицом пациентки.

- Экстирпация? – спрашивает заведующая у Рыжакова.

- Попробуем медикаментозно.

- Сдохнет.

- Попробуем. Что такое? – академик с ненависть смотрит на доктора Смирнову, которая взялась за его рукав. – Вы опять за своё, Мария? Ну почему сейчас, вы же видите, коллега, обезьяна умирает.

- Я, Александр Петрович, вела Горлову раньше, в прошлую беременность. У неё аллергия на атропин. Анафилактический шок от атропина.

- Стоп! – кричит заведующая сестре, уже вводящей препарат. – Стоп. Точно, на истории красным написано «Атропин». Черт побери!

Доктора смотрят на Смирнову и качают головами: «Молодец, библиотечная крыса, отлично».

- Прости, Машенька, прости меня, спасибо, - тихо говорит академик в сторону, в которой предполагает наличие доктора Смирновой, - и, вжимая голову, наклоняется над столиком с инструментами.

 

7 этаж, хирургия

Группа студентов обступила стол, на котором делают ампутацию ноги.

- Кто будет держать зажим? – спрашивает хирург. – Отлично, Чукина. А Остап пусть придерживает конечность. Внимание, это пила Жигля. А кость пилят следующим образом….

Костик бледнеет – не понятно, от чего больше – от картинки, от запаха или от звука - и отходит к стене.

- Что за благородных девиц мне присылают. Дайте ему нашатыря.

Сестра передает ватку с нашатырём студентке, та присаживается на корточки рядом с Костиком…

 

8 этаж, нейрохирургия

В ординаторской курят несколько врачей. На столе разложены в тарелках продукты – отмечают день рождения Ольги. Доктор Зобин, уже в смешной шапочке, солирует:

- Представь, и эта мышь приходит ко мне и рассказывает, что Ильин говорил с ней. А Ильин, надо сказать, в апреле разбился. И с апреля молчал – глаз не открывал. И в истории его это не отражено – анамнез, потому как это второй том. То есть она знать ниоткуда не могла, что он гонщик. Однако рассказывает и про машину, и про жену и вообще всякие интим-подробности. Я её спрашиваю: «Ты чего это во-первых, по ночам по чужим отделениям шляешься, а во-вторых, где это видано, чтобы врач сам больных с ложечки кормил». Она говорит: «Не запрещено – значит можно. А домой мне возвращаться нечего. Вся моя жизнь в этой больнице. Теперь. Только здесь я могу Мою Любовь встретить». Ну так вот. Кормила она его, таким образом, всю неделю. А он раньшн только зондом жрал, врубаетесь? С ложки, неделю. Никто не верил. При других людях – кома. Как Машка моя приходит – огурец, прямо хоть сейчас готов в ЗАГС. Уверен, между нами, что он ей предлагал. Гемоглобин вверх, лейкоциты вниз, гемодинамика, понты, положительный диурез, то-сё. А потом – Бац! – у нее ночное дежурство в родблоке. Очередное. Не предупредила, что-ли - не знаю. Но – не пришла, факт. И в эту же ночь он умер. При нормальных кровяных и всё такое. Врубаешься, Гриш? Умер. Она под утро освободилась – семь детей приняла, прибежала в шесть. А Ильин – труп. Вот так. Дай еще водки. Сила любви, так сказать.

 

Девочка лет четырнадцати в гипсовом воротнике смотрит в окно.

- Ася, - массажист пришел.

- Ура! – девочка переворачивается на другой бок, лицом в сторону двери. Видит доктора лет тридцати. – Вы массажист?

- Ага. Возьми мячик. Говорят, у тебя правая кисть тоже накрылась.

- Да.

- Сжимай, всё восстановится. А что случилось вообще с тобой? - доктор начинает делать массаж неподвижной расслабленной холодной левой руки.

- Ну, мы с Плаксой и Сирийцем – знаешь, какие у него глаза красивые! Он когда по рынку идет, все торговки только ему в глаза и смотрят, целый пакет фруктов наворовать может – сидим на Арбате, в Трубе. Знаешь Трубу? Нет? Переход у Художественного, где «Заповедник» играет вечером…Тут приходят бухие фашисты и Ева с ними. Вообще, Ева была с нами, но потом вот переметнулась. Не знаю, что у неё там незаконтачило, может нецветная таблетка попалась, не знаю, но она на меня с ножом кинулась.

- А ты что?

- А я руками закрывалась. Когда Еву оторвали, у меня почти отрезана голова была. Доктор – знаешь моего доктора? Рахманов! – по частям меня собрал. Говорил, позвонки подробились.

- А что ты помнишь?

- А я всё помню. Кровища была. Приехали на скорой – давай мою одежду резать. Я кричу: «Суки, не трогайте майку!» Цой у меня на майке был… Так нет, срезали… Сошью потом, если отдадут. Арбатские не знают, где я. Лежу тут одна.

- Ты работай мячиком, работай, - доктор положил маленький тренажер на стол. Вот ещё тебе. Я разыщу твоих Плаксу и Сирийца, не грусти.

- О, клёво. Скажи им: Лиса в Пятерке, в нейрохирургии, 807 палата. Погляди, там в Трубе, наверное, лужа крови до сих пор есть.

 

Массажист вышел из палаты и подошел к столику медсестры – напротив двери.

- Что, опять напросился добрые дела делать? – спросила Римма, раскладывая таблетки.

- Похоже на то, - массажист присел на стул.

- Петь, тебе в больнице противопоказано работать, - сказала Римма. Я видела таких, как ты. Профнепригодность. Нельзя пациентов принимать близко к сердцу. Нужно окаменеть. Иначе они все твои силы высосут. Уничтожат тебя. Чтобы хорошим доктором быть, надо убить в себе все ростки сочувствия.

- Римма, как Колесников?

- Колесников? А, тот, длинноволосый… Он умер в самом начале операции.

- Попробую родных его найти. Не может такого быть, чтобы человек с такими глазами был никому не нужен.

- Что толку с тобой разговаривать, дурачок ты. Не останешься ты в клинике, погубишь себя.

- Я пойду.

 

9 этаж, травматология

 

- Эхма! – Доктор отталкивался от потолка, прижимая лодыжку пациента к каталке всем своим ростом и весом. – Ну, теперь на рентген…

Спрыгивая на пол, врач зацепил биксы и они упали.

- .. на рентген и, если вышло, то - на фиксацию, - сестра увезла пациента из кабинета.

Доктор подошел к окну. Внизу рулили машины с «амбуланс»-наоборот на стекле. Доктор закрыл глаза. Старопромысловский район, первая разбитая палатка, первые осколочные, дети с оторванными ногами… «Какой-то сумасшедший оператор у этого фильма,» - подумал врач, наливая в стакан водку…

 

10 этаж, детское отделение

 

Рядками лежат в кювезах младенцы. Синие пеленки, зеленые пеленки… Несколько женщин в косынках – медсестры и мамы – ходят между кроватками, берут то одного, то другого, моют или кормят.

У некоторых младенцев затылки совсем плоские – от постоянного лежания, это отказные. У двери, в большой кроватке, за решеткой сидит полуслепая Дашка. Ей пока полтора года, мать оставила её в клинике. Дашка еще никогда не выходила на улицу. Иначе она бы узнала, что такое небо. Не заоконное, а холодное, тяжелое, огромное и пустое. Полое московское небо. Уродливые деревья. Онкологический серый корпус рядом с Пятеркой. Дорога по которой едут машины…