В баках в этот день наша группа везла фасоль с капустой и чай. Когда «Еда» выбралась из дома, было солнечно. Машка смеялась и тащила сумку с хлебом впереди нашей колонны из десяти человек. А на месте раздачи начался снег, хлопьями. Никогда такого не бывало на моей памяти. Прямо через несколько минут замело всё вокруг. Очередь голодных росла необычно быстро — заморозки. Бездомные наперебой рассказывали, что сегодня ночью замерз старый узбек, которому не хватило тряпок и картона.

Юлик пытался построить очередь, но всем было понятно, что мы не накормим и трети людей, поэтому голодные ругались и толкали друг друга. За 15 минут еда закончилась.

Девочки вытащили из рюкзаков одежду и стали выкрикивать: «свитер мужской», «рубашка мужская», «пальто женское»... И толпа кричала «мне, дайте мне, мне», тянулась руками и прятала добытую вещь куда-то внутрь, в невообразимые тряпки, намотанные на каждое из вопящих существ. Кто-то тронул меня за плечо: «А еще женские вещи есть?»  Я обернулась. Спрашивала женщина моих лет. Лицо ее было розово-серое, опухшее, спившееся, оба глаза были подбиты, ноги замотаны бинтами. Женщина пошатывалась. Я ответила, что вещи почти закончились: «Что вам нужно? Я принесу через неделю...» «Мне нужно справедливости»...

Справедливости у меня не было. Мою новую знакомую, нетрезвую и больную, звали Вера. Я объяснила ей честно, что не в силах помочь ей по-настоящему: вникать в ее проблему, восстанавливать документы, устраивать в больницу или в дом инвалидов я не собиралась. Кроме того, что мне страшно не хотелось заниматься подобными вещами, я была на самом деле занята. Недавно я родила малыша и кормила его грудью. Я тяжело болела. Положа руку на сердце, мне не стоило даже разговаривать с Верой, потому что я могла принести в дом заразу. Тем не менее, через неделю, после раздачи еды, когда уехала группа, мы остались с ней сидеть на одной из лавок метро, в углу, со стороны рельс. Вера просила пустить ее домой помыться — иначе одевать новые вещи бессмысленно. Я - категорически отказывалась. Сошлись на том, что поедем  на прожарку.

Прожарка — это отличное учреждение. В прожарку запускают десять бездомных каждый час. Бомж оставляет в прожарке своих вшей. Химией и температурой обрабатывается и человек, и одежда. Иногда дают новую одежду, но у нас была своя.   Вера вышла из обшарпанного здания совершенно преображенной. Волосы ее, судя по кончикам, крашенные в рыжий года три назад, были расчесаны и от Веры больше не пахло грязью, мочой и сивухой. Белые чистые бинты на ногах уже пропитались кровью. Мы поехали на пустующую квартиру моих друзей, с которыми  я договорилась. Ко мне домой Вере решительно было нельзя — у нее была чесотка и рожистое воспаление обоих ног. Кроме того она кашляла так, что это было похоже на собачий лай, стало быть, серьёзный туберкулез тоже был наш товарищ.

Вера знала, что она умирает, что ей не дожить до лета. Она хотела успеть рассказать мне свою историю и выпить чаю дома, как прежде. Это была её последняя мечта. И еще я пообещала написать рассказ про жизнь Веры, но только после того, как она умрёт.

Она отказалась пить рассыпной чай, положила пакетик в чашку и сказала: «Включай диктофон»...

Вера работала на Стальзаводе в Брянске. Уборщицей технических этажей. Сколько себя помнила, Вера жила в этом городе. Мать её была алкоголичка, рожала детей каждый год и всех сдавала в детдом. Девятерым детям — братьям и сёстрам - повезло — их забрала американская семья. А Веру почему-то не отдали - были проблемы с документами. Мать не оставила Веру в роддоме, а подкинула. Все знали, что Вера — самая младшая, последняя дочь Морозихи, и лицо у нее, как у Морозихи, и характер, и повадки — как у всех детей Морозихи. Но — подкидышей не усыновляют. И Вера осталась в Союзе.

Когда Вере исполнилось 16, ей выдали квартиру в старом заброшенном доме на окраине Брянска и устроили уборщицей на завод. На Стали она проработала 10 лет. Друзей у нее не было. Интересов особых тоже. Соседка, бабка Клава, научила её вести дом, заваривать чай и стирать. Вера жила тихо, ни с кем, кроме старшего смены да бабы Клавы не разговаривала,  купила телевизор, из дома не выбиралась.

Однажды во время урагана старое дерево упало на провода около дома. Телевизор хрюкнул и погас. Было субботнее утро. Было скучно. И Вера вышла в город. Погулять. Первый раз с тех пор, как она покинула детдом.   Она очень смущалась своего старого серого платья и страшных ботинок, поэтому замотала лицо платком и вцепилась обоими руками в ремешок сумочки. Люди вокруг были счастливы. Стояла  весна. Клейкие листочки деревьев парка цеплялись к одежде, пыльца в воздухе желтым облаком. Город был наполнен влюбленными парами.  Вера села на скамейку под деревом и замерла. Сколько часов просидела она, вдыхая город, людей, человеческую жизнь  - она не помнила. 

Вера не хотела возвращаться домой. Она знала, что если еще раз оденет синий халат и повяжет застиранную косынку, то погибнет. Вера поехала к заводу. В этот раз она пошла не через проходную, а пролезла через лаз в заборе. Дальше было совсем просто — кинула кирпичом в окно своей подсобки, вытащила осколки из рамы и забралась внутрь комнаты. Никого не было - выходной. Разве что Иваныч спал в своей будке у ворот. Она стала собирать под конвейерной лентой в кучу всё, что могло гореть. У одного из парней из литейного цеха в шкафчике оказалась канистра с керосином — видно, слил для себя из цистерны. Керосин пригодился. Этаж запылал.

Вера шла по улице, в Бежецкий район ехали пожарные расчеты. Девушка улыбалась пожарным, тревожным лицам за стеклами машин. Она уже знала, что не вернётся домой.

В сбербанке очень удивились, что Вера пришла за деньгами:  «У вас, девушка, накопилась приличная сумма». Вера купила билет до Москвы. Это был первый её билет на поезд. Она посидела три часа среди вокзальных деревенских старух и зашла в полупустой вагон. Вместе с Верой в секции плацкарта оказался солдат, возвращающийся домой. Он выслушал верину историю жизни «настрадалась ты, девочка», рассказал свою: «попал в самое пекло... не дождалась, сука... прошило навылет... год валялся в госпитале... еду на волю» и добавил: «А давай-ка ко мне в деревню. Девка ты, вроде, хорошая. Я и жениться могу...» Вера была так рада этому внезапному первому вслушавшемуся в её жизнь человеку, что обрадовалась своей решимости, поездке, вагону, спутнику, курице, которую он вёз с собой, бутылке деревенского самогона и солёным помидорам...

Веру разбудил проводник: «Москва»... Вчерашнего попутчика почему-то не было. Голова болела жутко. Вера оделась, схватила сумку и выбежала из вагона. Он, наверное, здесь, на перроне, просто пошутил, решил попугать... «Где солдатик?» - спросила она проводника. «Да задолго до Москвы вышел», - ухмыльнулся проводник. Вера не могла согласится с таким развитием событий. Что-то внутри неё почувствовало измену, горькая боль потекла по щекам... Вера побрела в человеческой гудящей толпе, доверяя общему направлению движения. На вокзале она села в первое замеченное кресло и открыла сумочку. Денег не было.

Ну, горе не беда, решила она и достала запрятанные в вещи другие деньги. Купила в буфете бутерброд и чай и стала думать, куда же ей теперь податься в этом огромном городе.

«Гости столицы?» - спросил её невероятно красивый парень, присевший рядом в метро. Вера смутилась. Оданако сказала, что приехала Москву посмотреть. «Давайте я вам здесь всё покажу, девушка. Как вас зовут?...»

Вера осторожно взглянула на своё отражение в стекле вагона метро. Нет, она не стала внезапно красавицей. То же старое платье. Посмотрела на ноги — те же страшные ботинки с пришитой насквозь подошвой. «Что же ему нужно от меня?» - думала она. Но парень не отставал и не умолкал. Он отвез ее на Университет и стал рассказывать о «юности мятежной», читал взахлеб стихи, рассказывал, как «пострадал за правду». Выходило, что новый знакомец исключен из МГУ. «Я в творческом отпуске, прекрасная моя, в творческом отпуске, пойдемте же я покажу вам наш Ботсад». И, когда отвернулся охранник, они пробежали в биосад и залезли на высокую горку, на которой начали пробиваться уже первые цветы.

Стремительность,  с которой события жизни сменяли друг друга, уже перестала удивлять Веру. Пение нежных птиц в парке, огонь, сжирающий коробки под конвейерной лентой, пьяный солдат в ночном поезде, отчаяние на вокзале и — вот, альпийская горка, волшебный, сказочный белокурый спутник, разливающий в два пластиковых стаканчика «Изабеллу» и держащий двумя пальцами «Эклер»: «Кушай, душечка».

Она не заметила, когда эклеры перешли в поцелуи, когда с неё снимали одежду, голова кружилась всё сильнее, было жарко от вина, сопротивляться не хотелось, да и сил уже не было.

Они лежали под деревом. Веру тошнило. «Я сейчас куплю воды, потерпи, милая» - сказал Вова. Его звали Вова. Она повернула голову и увидела спину уходящего.  Вера приподнялась, оделась и прислонилась к какому-то коллекционному дереву. «У дерева есть табличка, дерево значительнее меня» - почему-то эта мысль бродила по кругу и не отпускала. Веру вырвало. И еще раз вырвало. Стало значительно легче. 

Темнело. Вова не возвращался. Вера решила ждать до конца. Наступила ночь. Вера поняла, что замерзнет, если не найдет убежища. Было холодно и голодно. Вера снова плакала: «Ну какая же я дура»....

Однако, оставались деньги. Их еще хватило бы на билет обратно. Надо было ехала на вокзал. Впечатлений, кажется, было уже достаточно. Хотелось покоя, синего халата, косынки и телевизора.

В кассах всех вокзалов в каждой очереди было по 30 человек. Сначала она ошиблась очередью и окошко закрылось на пересменку прямо перед ней.

«Чего плачешь?» - спросил ее казах, стоявший за ней. «Обидел кто, дочка?» «Да» - бессильно ответила Вера. «Хотела отдохнуть, мир повидать, а у меня деньги украли, обманули, возвращаюсь домой»... «Зачем домой? Поезжай на море — лето...» «Да как же я поеду...» - сказала Вера, про себя подумала: «Так я никогда не увижу моря, помру, а моря не увижу...» «Как-как», - закудахтал казак, - «есть у меня тут на вокзале родственник. Работает проводником. До Одессы довезёт и там устроит тоже к родне в дом... Недорого возьмет...» И Вера решила, что это уж точно судьба. Что все эти несчастья свалились ей на голову только затем, чтобы проверить её силу, чтобы встретился ей около кассы вот этот дедушка, и жизнь начнётся именно сейчас.

Старик купил себе билет до Астаны и повез Веру на Киевский вокзал. Там они долго искали поезд на запасных путях. Двери 11-го вагона открыл мужчина лет 30-ти, тоже казах. «Вот, привел тебе девушку. Люди её обидели, не оставь её в беде. Довези ее до старухи, посели около моря, пусть и в её жизни будет солнце». Они пили какой-то жирный чай в купе, потом старик ушел и Вера не заметила, как уснула.

Разбудило ее грохотание дверей. Вера не сразу вспомнила, где находится. На столе стоял в стакане холодный чай. Женщина протянула руку и взяла стакан. Ложечка звякнула. «А, проснулась?» - спросил, свешиваясь вниз проводник. «Меня Берик зовут. Боря по вашему. Сейчас плов есть будем...»

Вера улыбалась. Главным было то, что она ехала. Это состояние было для нее непривычным. Вся жизнь всегда вертелась вокруг одной точки на карте, никогда не зависела от вериных, решений. Теперь же можно было выбирать, что произойдёт дальше.

Казах спрыгнул вниз и стал разогревать в микроволновке тарелку с пловом. Плов оказался совсем пресный. «А что же вы в плов ничего не кладёте?» - поинтересовалась Вера. «..Меня баба Клава учила класть орехи, черносливы, специи разные». «Казахский это плов, красавица»...

Одесский вокзал был низок и мал. Казах велел ждать его около синего заборчика. Через час Вера услышала, что поезд Берика отправился обратно и поняла, что пора начать плакать. И, главное, можно было забыть слова Берика и совместные планы, которые они успели построить за то время, пока были попутчиками.

Вера спросила у толстой старухи в широкополой помятой шляпе: «Где у вас море?»

Вот оно, бесконечное и синее. Пляж, пустой пляж, горки мусора, бутылки, чайки... Вера сидела на песке и плакала. Такое же море было теперь в её душе. Солёное, бесконечное, синее. «Какие проблемы?» - спросил, подсаживаясь к ней, высокий накачанный парень в майке. Вера ужаснулась тому, что с ней происходит всё время одно и то же, вскочила и побежала. Парень побежал за ней. «Ну, ты мне побегай,» - прижимая Веру к забору, крикнул он. Одной рукой он держал Веру, другой вытряхивал из сумочки вещи. Не обнаружив ничего, стоящего внимания, он крикнул: «Где деньги, где паспорт?» И не дожидаясь ответа, сам нашел паспорт в кармане платья. «Ну всё, теперь не убежишь.  Пошли, » - он повел Веру по городу. Людей вокруг не было. Выхода тоже.

Полгода она прожила в закрытой квартире, куда ей приводили мужчин. «Отрабатывай!  Я тебя кормлю!» - кричал Сёма. Убежать было невозможно. Помощи ждать было неоткуда. Когда оказалось, что Вера беременна, больна и больше не может работать, Сёма вручила ей паспорт и выгнал. Что было делать? Вера решила добираться домой.

Она ходила от проводника к проводнику и просила довезти её до Москвы бесплатно. Никому не было дела до беременной. Одна лишь проводница согласилась, когда Вера пообещала, что в Москве принесет деньги, оставив в залог паспорт.

В Москву прибыли утром. Шел снег. Паспорт остался у проводницы. Вера вышла из вагона и улыбнулась Москве, как старой знакомой. Воздух чужой свободы был снова внутри.

На вокзале она ходила от поезда к поезду, говаривая взять её до Брянска. Никто не соглашался. Она села в зале ожидания в кресло и поняла, что у неё кровотечение.

Когда Вера вышла из больницы, её шатало. Она  шла по больничному парку. «Иди сюда, болезная», - крикнули ей с лавочки. Вера механически подошла. Так же механически выпила стакан водки. С этого стакана началась её жизнь в Москве.

Три года уже Вера жила на московском вокзале.  Однажды она встретила на вокзале соседку, бабу Клаву, которая сначала не признала Веру, но потом сказала, что дом их снесли, а жильцов расселили кого куда. Бабу Клаву определили в дом престарелых и выезжала она только на могилу к мужу раз в год.

Но Вере было не важно, что дом снесли. Она уже не хотела никуда возвращаться. Не хотела ничего. Только справедливости - она еще помнила это слово. У меня - не было справедливости. У меня не было времени на Веру. Я была занята своей личной жизнью, несчастной любовью, ходила к онкологу, суицидологу, гинекологу и кормила грудью новорожденного. Что мне было до какой-то бездомной привокзальной алкоголички.

По выходным я все-таки считала нужным участвовать в кормлении бездомных. Мне казалось, что лучше делать это, чем не делать ничего. И сегодня Миша-бомж сказал мне, что Вера умерла. Ну и я выполнила твою просьбу, Вера. Я написала твою историю. И люди прочли её. А теперь извини, больше у нас  нет на тебя времени.

31.03.2008