Ягнёнка мы зарезали с молитвой. Собрали  кровь и, закрывая двери,
над самым входом - от большого мора надёжно защитив своих детей -
египетским оставили могилы, границу для Исхода провели.

Сидишь в больнице, слышишь стон за стенкой, не понимая изначально - твой ли
ребенок это? Чьи же муки длятся? И первозданный ужас в детском крике
бессилие мгновенно обнажает и заставляет взрослого дрожать.
Какая боль охватывает всех, какая тьма спускается и душит...
"Погибнут только лишь чужие дети..." Чужие дети есть ли на земле?

Покорно пришивали белый крестик к одежде, помолившись об успехе,
дела забыв, записывались в Лигу. И шли, и убивали тридцать тысяч
приезжих, не имевших метки белой - во славу Веры, Бога, Короля.

Мы не родство спасали - чужеродство. О сколько догорит костров, покуда
поймут, что происходит кость от кости и плоть от плоти отделить нельзя.
И все мы одного отца потомки, одна семья, рассеянная  в мире,
одна на всех не Родина, но мать. Что Родина? Готовность по команде
собраться в моб и убивать соседей, в различных жестах вскидывая руки
на площадях? Свирепого народа уродство исключительным считать?

В любой стране, готовой ежечасно восславить искупительные жертвы,
стремительны потоки добровольцев к военкоматам, лишь раздастся гул
призывный, лишь негромко щелкнут пальцы, лишь свистнет недоразвитый тиран.

Так шли и убивали миллионы себе подобных, гордо потрясая -
за чуб схватив - людскими головами над полем смерти. Славные победы
провозглашали обе стороны, довольные развалинами Мира.

Грядущая откатная волна уже слышна. Кампанию задумав,
настройкой тонкой занимают день хозяева доверчивых народов:
пасись, живи, нагуливай жестокость, травы не отдавай чужому стаду,
выказывай нам почести, работай, роди солдат, готовься воевать,
крепи ряды, к перловке привыкай, прикалывай георгиевский бантик.