Берген

Лисицу в Бергене никто не знал. Норвегия пока оставалась для него доступной страной. Въезд в США, Швецию, Англию, Францию был запрещен. Каждый провал, каждый арест заканчивались тюремным сроком и высылкой. В общей сложности, перед тем, как совершить последний побег, Лисица провел за решеткой шесть лет. Поезд остановился. Лисица вышел, купил билет на бергенское городское метро — бибанен — и показал туристическую карту аборигену, стоящему около раздвигающейся двери. На карте было помечена фирма, сдающая автомобили напрокат. На остановке Крунста Лисица вышел и пошел в сторону улицы Фабриккгатен.

В этом районе Бергена было много зданий, когда-то предназначенных для промышленных предприятий и общежитий. Некоторые из домов развалились — город готовился от них избавиться, а некоторые, наоборот, были заселены маленькими фирмами — в одну такую фирму Лисица и направлялся.

Если бы служащего, выдающего машины, стали расспрашивать полицейские — а они так и не встретились с некоторыми персонажами нашей истории — служащий бы рассказал, что зелёную тойоту-гибрид на неделю арендовал высокорослый испанец по имени Дэвид Маркос Мартинес из Валенсии, очень хорошо говорящий по-английски. У этого испанца были светлая кожа, голубые глаза, коротко стриженные волосы и очень тихий голос. Одет Дэвид Маркос был в серую футболку с надписью «Беркли» и светло-голубые джинсы, а за спиной нёс маленький рюкзачок. Он настаивал, чтобы машина была непрокуренной. Также испанец расспрашивал, что стоит обязательно посмотреть в Бергене и что надо и не надо покупать на рыбном рынке. Но если бы полицейские спросили, отличался ли иностранец от норвежцев чем-то особенным и производил ли он впечатление приезжего, неуверенного или встревоженного человека, служащий бы ответил, что нет и что в Бергене проживают сотни таких неприметных, голубоглазых, тихих горожан.

Лисица выехал из сервиса, притормозил, достал из рюкзачка навигатор и набрал «Индре Арна». Таким образом, ехал он вовсе не в центр Бергена.

 

Хардангер

Хардангер — переменчивая девушка. Весной она одевает очередное прекрасное белое платье и направляется к алтарю с новым избранником, а в конце лета — насытившись теплом, светом, любовью — наряжается в кровавые черешневые, вишневые, яблочные, малиновые платья и подает заявление о разводе. И потом застывают водопады, замерзает вода, засыпает лес — пока Хардангер снова не настроится на романтический лад. Эти ежегодные брачные игры позволяют выживать хозяевам многочисленных местных фруктовых садов — собирателям яблок и ягод.

Ветви деревьев прогибаются. Укрытые сеткой от дождя, ветра и птиц — точно так же, как в южных странах фруктовые сады прячут от солнца и песка — усталые деревья терпеливо ждут, пока работники из нищей центральной Европы придут со своими гремящими ведрами и деревянными лестницами. Зеленые восковые пластинки листьев движутся, словно щитки средневекового рыцарства, обороняя свои драгоценности от сжигающего солнца. Вода, приходящая с моря облаками, стекает по горам, разбегается водопадами, пропитывает плодородную землю и снова испаряется садами — фруктовая дымка стоит над островами и фьордами, природа дышит глубоко.

Медведь

Бьёрн Гуннарсон, бывший панк, бывший автогонщик, бывший студент-недоучка, бывший муж Лауры Маргарет Лонне, тот самый пьяница и дебошир, который когда-то умудрился стать мэром городка Утне и, возглавляя крошечный парад в День независимости, с гордостью носил символическую позолоченную цепь с гербом городка, вырос здесь, на одном из райских островов Южной Норвегии. Жизнь в Утне не всегда была лёгкой и большую часть года напоминала сон в медвежьей берлоге. Когда-то крестьяне, живущие в нескольких километрах друг от друга, не виделись месяцами, а многие вообще на зиму уезжали на заработки в город, закрывая свои дома. Но были и праздники, и всеобщее веселье, горе и радость — всё, что полагается человеку.

Безуспешные попытки Бьёрна выжать из земли больше, чем она приносила, а из людей — больше, чем они заслуживали, рассорили его с горожанами. Прогорев совершенно — и на изготовлении яблочного вина, и на попытке продавать символизирующие Хардангер сувениры — Бьёрн Гуннарсон досрочно освободил мэрское кресло и удалился на незаслуженный покой, а если точнее — снова стал спиваться.

Самой удачной коммерческой идеей Бьёрна была покупка развалившегося старого дома на самом берегу фьорда. Каких-то десять лет ремонта — и дом стал крупнейшим на побережье туристическим центром, принимавшим за лето пять, а бывало что и пятнадцать семей. Тайную мысль, что некогда девушка его мечты приедет в Хардангер, Гуннарсон давно оставил — примерно в те годы, когда сам в силу возраста перестал попадать в категорию юношей мечты. Но этим летом...

 

Гостевой дом

Этим летом вообще всё с самого начала шло особенно криво. Сначала от резервации отказалась солидная испанская продуктовая фирма — из-за кризиса они передумали продлевать контракт с местными поставщиками. Конечно, Бьёрн не должен был возвращать деньги, но корпоративные вечеринки всегда обеспечивают на целый год — в неделю корпоратива окрестные фермеры бросают свои лопаты и начинают битву за право сдать в аренду яхту, подводное снаряжение, внедорожник, провести директора нефтедобывающей компании «секретной» и единственной островной тропой, показать места для охоты или погружения.

Итак, в этом году изготовители гаспачо отдыхать передумали и за несколько дней до заезда, после коротенького объявления в общенорвежской газете, комнаты забронировала самая разная публика.

На поляне перед домом теперь сидела Стелла — многодетная и весьма объемная мать, работающая таксисткой в Бергене. Торжественная длинная белая коса украшала прическу Стеллы, а двое детей дошкольного возраста — Патрик и Лаура — непрерывными криками украшали жизнь обитателей гостиницы.

Полуприкрыв глаза, Стелла сидела в шезлонге и читала маленькую книжку. Видно было, что к выезду дама подготовилась основательно. Новое платье, новые черные леггинсы, новые кеды и рубашка, на еще которой болталась несрезанная этикетка. Дети играли с куском резинового шланга — набрав воду из лужи в рот, они соревновались в том, кто дальше плюнет. Победитель после каждого тура игры издавал торжествующий вопль и получал право в другой раз набирать воду первым. Чумазый Патрик был похож на футболиста, который никогда не забывает про игру. Сидя в луже, рядом с лужей, далеко от лужи — всё утро Патрик пинал и подкидывал свой грязный мячик и Бьёрн поспорил сам с собой на сто крон, что дело закончится выбитым окном.

— Лаура! Нельзя есть грязь, она вредна для здоровья! — медленно и безэмоционально сказала Стелла.

 

Лаура

Неприятным в пятилетней постоялице Лауре было только одно — имя. Оно напоминало Бьёрну о бывшей жене, отравительнице завтраков, обедов и ужинов. Лаура Маргарет Лонне, мисс Норвегия-1974, непременно хотела кушать по часам и вместе, как было заведено в её большой, дружной и богатой семье. Бьёрн ничего не любил делать по часам, кроме того он в силу некоторых причин оказался непригоден для совместных с Лаурой действий, поэтому развод не заставил себя ждать — регулярность Лауры распространялась не только на кухню, но и на спальню. Однако кровопролитнейшая битва за совместный завтрак продолжалась пять лет.

Маленькая Лаура была одета в фиолетовые, слегка промокшие одежки, рядом с девочкой, прямо на земля, сидела кукла, которая тоже, судя по всему, считала себя фиолетовой модницей.

У Стеллы было еще двое взрослых детей, но они не приехали, а остались в Бергене на хозяйстве.

 

Мужчина из любовного романа

Сидя на берегу моря так хорошо мечтать. Стелла представляла себе, что она совсем еще молода, еще не родила детей, и просто приехала на каникулы в этот прекрасный сад. И сейчас к ней направляется красавец Рик из любовного романа — она как раз дочитала до сцены знакомства героя и роковой красотки. Рик подошел бы к ней — она была бы такой же, как сейчас или немного, пусть килограмм на десять полегче и с распущенными по плечам длинными волосами — он подошел бы с корзиночкой огромных бордовых черешен — он, конечно, был бы ужасно бедным рабочим из этих самых славян — и спросил, не хочет ли она купить ягоды. Стелла решила, что в таком случае она сказала бы — «Да, но нужно сходить за кошельком». И они бы вместе с широкоплечим загорелым красавцем медленно, по старой скрипящей лестнице, поднялись за кошельком на второй этаж, где она сняла бы новое белое платье с огромными желтыми подсолнухами...

— Хляп! — платье было совершенно забрызгано грязью.

— Дети! — тихо и медленно сказала Стелла, — Нельзя брызгать грязью на одежду, её потом всякий раз нужно стирать.

— Понятно! — сказала Лаура. А Патрик, наверное, не расслышал про «нельзя» и кинул в Стеллу еще одной пригоршней грязи:

— Ура! Стирать! И я хочу потом гладить своим утюжком...

Стелла вздохнула, поднялась, положила на шезлонг роман и действительно пошла по старой скрипящей лестнице на второй этаж. Снимать платье. Но без широкоплечего загорелого красавца Рика.

 

Студенты

Обитатели северного номера на втором этаже, двое студентов в ветровках — Тонья, девушка с кривой розово-черной прической и тщедушный парень, Ник — пытались отчалить от берега на старой лодке, которая вполне бы пригодилась какому-нибудь морскому музею в качестве экспоната. Бьёрн подумал, что они непременно отчалят после недели тренировок и что будущее страны всё-таки печально.

— Норвежцы, а не умеют управлять лодкой, — думал Бьёрн. — Наверняка их дедушки были рыбаками. Десять минут уже крутятся возле берега. И завтракали овсянкой. Откуда силы-то возьмутся. То ли дело я в их годы. Как рассекал по воде...

Студенты прекратили попытки уплыть, выбрались на берег и решили перемещаться более привычным способом — двухколесным.

 

Велосипедисты

Некоторые люди получают удовольствие от велопутешествий по норвежским дорогам. Бьёрн терпеть не мог спортсменов — особенно на серпантинах. Когда ты еле-еле вписываешься грузовиком в поворот, а за тобой гигантская колонна легковушек, а в ней — сто человек, ругающихся на всех языках мира, попробуй объясни кому-то, что всё дело не в тебе, что довольный велосипедист-эксгибиционист уже целый час показывает тебе свою суперсовременную аэродинамическую блестящую задницу.

Итак, студенты покатили свои велосипеды вверх по холму, к воротам, к шоссе, мимо розовеющих яблочных плантаций.

 

Яблоки

Это были те самые яблоки, которые потом целый год покупатели находят на полках норвежских супермаркетов. Большие картонные коробки, в которых находится мешок с краном — во время праздника коробку ставят на край стола и всякий ребенок может подбежать и налить себе столько сока, сколько захочет. Это были те самые яблоки — красные, зеленые, желтые, крапчатые, полосатые, кислые, сладкие, пряные, огромные, средние, крошечные — те, которые сначала свозят на местные плодовые базы, а потом в грузовиках разъезжаются по всей стране. Их сушат, консервируют, варят варенье, их вялят, перерабатывают в пюре для младенцев и тоннами отсылают кондитерам. За ними приезжают люди из ближних городов и оптовые покупатели-владельцы экологических магазинов. В яблоках прячется летнее солнце и зимнее здоровье. Время идет, люди плетут свою историю, а яблоки растут — им нужно созреть через несколько недель, и поэтому яблокам некогда, они не могут отвлекаться и наблюдать за тем, что происходит в гостевом доме.

 

Любовь

Разглядывая нынешних приезжих, Бьёрн уделял особое внимание обитательнице южной комнаты, Эрнестине. Еще во времена своей беспокойной молодости, во время учебы в Дании, Бьёрн бывал на мрачных и впечатляющих концертах Эрнестины Силькеборг и группы «Смертельный поцелуй». Группа играла альтернативный рок, коллективно принимала наркотики, посещала индийские ашрамы, бросала наркотики, опять посещала индийские ашрамы, изучала каббалу, спивалась и воскресала для творчества. Эрнестина снималась в кино и писала книги, а последние 20 лет, после скандала с групповым самоубийством остальных участников «Смертельного поцелуя», проживала в Рейкьявике, изредка совершая гастрольный тур по Скандинавии. Единственное, что никогда не менялось в Эрнестине — рыжие длинные волосы, печальные огромные глаза и худоба. Если бы морской ветер дул сильнее, Эрнестине надо было бы носить с собой кирпич, чтобы не улететь.

Однажды на концерте в Осло Эрнестина спрыгнула со сцены и пошла в зал— в молодости она была исключительно прекрасна и точно так же исключительно недоступна. Бьёрн сидел в первом ряду — стульев в зале не было вовсе и все располагались на полу. Певица подошла — он был тогда настоящим красавцем (ну, по крайней мере он сам так думал) — и пела, глядя ему в глаза. Как завидовали другие парни! И как долго Бьёрну потом снилась Эрнестина, ее огромные глаза, прикосновения рук, запах яблок, красно-зеленое платье, индийские колокольчики, вплетенные в рыжие волосы.

Может и с Лаурой-то ничего не вышло из-за этого. А как оно могло получится? Если всякая женщина была виновата уже в том, что она не Эрнестина, что движение ее рук не вызывает волшебного перезвона бубенчиков, что вокруг нее не дымится сандаловых аграбати, что не умеет она петь и этим очаровывать и конечно никогда больше ни у кого не встречал он таких нежных пальцев, никогда больше не чувствовал прикосновений, от которых кружилась голова и забывалось, как дышать.

В тот день, в Осло, ему не удалось пробиться после концерта в гримерку певицы. Он только бежал в толпе фанатов. Ему не удалось прицепится к автобусу «Смертельного поцелуя». Группа уехала, лето закончилось, мечты рассыпались, надо было идти в армию.

Потом Эрнестина надолго уехала в Индию и жизнь закрутилась, бытовые дела окутали Бьёрна своими сетями, стало не до красавиц. Но, встречая имя Эрнестины в газете или слушая о скандальном «Смертельном поцелуе» в новостях, он вздыхал, прикладывал руку к сердцу — конечно, так, чтобы никто не заметил. Бьёрн запоминал, как звали очередного поклонника Эрнестины, запоминал каждое слово и каждую ноту песни и даже собирал в особой папке вырезки из газет.

Прозаический возраст и драматическая биография перерабатывались обывателями и маргиналами в некий романтический ореол, в утонченную загадочность, достоверную гениальность. А Бьёрн всегда видел в Эрнестине молодую испуганную женщину — как тогда, когда она только начинала выступать, когда ей было 20 лет и когда он сам был так молод.

Отдыхать среди фруктовых садов Эрнестина, волнующая воспоминания юности, прибыла, естественно, не одна — такие женщины ни на минуту не остаются в одиночестве. Вокалистка «Смертельного поцелуя» появилась в Хардангере в сопровождении своего исландского импресарио — знаменитого толстого коротышки, Гудмунда Олафсона. Бьёрн с самого утра пытался разглядеть, до какой степени Гудмунд и Эрнестина продвинулись в рабочих отношениях, но пока ничего интересного не наблюдалось. Эрнестина в белом трико вот уже час стояла в полном одиночестве на деревянном причале, занимаясь пантомимой, а Гудмунд пыхтел, устраиваясь на шезлонге в центре лужайки.

Импресарио был очень недоволен конструкцией шезлонга: поручни сдавливали его толстый зад, словно когти большой птицы. Попробовав втиснуться боком, раздосадованный Гудмунд отправился в дом за пледом и подушками, чтобы разместится прямо на траве. Бьёрн посмотрел, как толстый пингвин вьет себе гнездо в центре свежеподстриженного газона, залез на свой деревянный балкон и разделся, чтобы загорать голышом. Сначала его раздражали крики детей, но потом он стал думать про Эрнестину и заснул.

 

Свинья-художница

— Эй, Бьёрн, ты жив?

Под балконом стоял Андре. Сосед Андре был местной гордостью, знаменитым сыном земли — художником. Каждое лето он приезжал на этюды в свой домик на берегу. Сын рыбака, он рисовал рыбу и этим прославился. Кроме того, натюрморты с рыбьими головами стоили куда дороже, чем живая рыба. Андре был в длинной, почти до самой земли, перепачканной рубашке — сложно было сказать,какого она была цвета изначально — и большой красной панамке, на плече у художника висел этюдник. На поводке Андре держал свинью, окраской не отличающуюся от рубахи. Свинья пыталась съесть ножку ротангового кресла, хрюкала и косилась на яблочный сад. Огромная черная свинья, размерами чуть ли не больше самого Андре и тощий красочный мешок — это была веселая картина. Бьёрн тот час же оделся и спустился вниз.

Бьёрн и Андре обнялись и пошли по берегу подальше от туристов. На самом краю участка лежало бревно, на которое уселись воссоединившиеся друзья. Свинья очень обрадовалась близости моря и стала, фыркая и повизгивая, прыгать по воде, зарываться пятачком в песок и плюхаться бочком в лужицы. Андре рассказал Бьёрну историю появления Мадам Пэгги в искусстве.

 

История появления Мадам Пэгги в искусстве

Большую часть года Андре проводил в Осло. У него была своя крошечная галерея. Как-то раз в галерею заглянула молодая американка, которая вела на поводке поросенка с розовым бантиком. Она-то и сообщила новость о том, что теперь вся американская прогрессивная общественность вместо банальных собак и кошек держит дома минипигов. Андре сфотографировал поросенка и кинулся по зоомагазинам. Продавцы широко раскрывали глаза и предлагали купить породистую кошку. Минипиги не продавались нигде. В конце концов Андре узнал, что ослинские минипиги как раз перемёрли от неизвестной болезни, а ближайший питомник ослоустойчивых свиней находится во Франции. Андре помчался во Францию и приобрел у заводчика представителя редкой породы бергшресский книрт. Обошлось ему это в немалую сумму — три тысячи евро. По совету продавца Андре купил самку: «Будете поросяток дарить знакомым».

Продавец уверял, что свинка приучена к лотку, нетребовательна к условиям и очень мало ест. Добравшись со свиньей до Осло, Андре уже мог написать книгу о том, чего не выносят минипиги. Свинка постоянно хотела есть, пить, пересыхала, переувлажнялась, замерзала, перегревалась, её укачивало в машине и насчет приученности к лотку заводчик сильно преувеличил. Приехав домой, Андре сначала пытался вернуть, потом продать минипига, а когда стало ясно, что ничего поделать невозможно, собирался было зажарить Мадам Пэгги, но к тому времени прикипел к ней душой. Так они и зажили — Андре рисовал, а Мадам Пэгги добавляла уюта жилищу. Каждый день по пару килограмм уюта в центре гостиной.

Бьёрн хохотал, а Андре продолжал:

— Сначала, когда она весила 6 и даже 10 килограмм, я думал, что это и правда бергшерсский книрт — было можно брать ее на выставки, мы заходили ненадолго в кафе, я стал местной достопримечательностью, картины стали лучше расходиться. Тогда-то я в первый раз и дал Мадам Пэгги краски. Не поверишь, у неё оказался талант. Мы стали выходить на улицу и продавать полотна Пэгги.

— А как она рисует?

— Рылом. Я даю ей тюбик с краской, а она брызгает на холст.

— И люди покупают?

— Еще как. Сейчас в мире не так много животных-художников.

— Не могу в это поверить! И сколько люди готовы выложить?

— Первые работы уходили и за 200 долларов. Но ты послушай, что было дальше. Мадам Пэгги не переставала расти. Я проконсультировался с ветеринаром и он сказал, что, скорее всего, меня обманули и подсунули менее дорогого минипига, визенау. Но когда Мадам Пэгги выросла до тридцати килограмм...

Бьёрн держался за живот и уже не мог перестать смеяться даже из вежливости, а Андерс, который рассказывал историю не в первый раз, который перестрадал всё лично, понимающе останавливался.

— ...Так вот, когда Мадам Пэгги выросла до тридцати килограмм, стало понятно, что она никакая не визенау, а скорее всего минессотской породы. Когда она стала весить 50 килограмм, ветеринар в очередной раз нашел в атласе пород неоспоримые доказательства, что мы снова ошиблись, определяя сущность Мадам Пэгги. Она была вьетнамским вислобрюхом. Теперь же, когда Пэгги весит 250 килограмм, нет никакого сомнения в том, что это самая обыкновенная свинья мясной породы.

Бьёрн катался по земле и смеялся. Мадам Пэгги увидала это и прискакала, чтобы присоединиться к веселью, и легла рядом с Бьёрном на бочок. Подперев голову рукой, Бьёрн смеялся:

— Как ты её привез?

— На машине. Пришлось купить старый пикап с плохими амортизаторами — в моей машине Пэгги укачивало.

— И ты прямо из Осло приехал сюда с гигантской свиньей?

— Да. Это была непростая дорога.

 

— Это настоящая свинья? — спросил детский голос.

 

Андре и Бьёрн обернулись — за яблонями прятались Патрик и Лаура.

— Можно с ней поиграть?

— Лучше посмотреть издалека.

— А погладить?

— Лучше приходите смотреть, как она рисует.

— Свинья умеет рисовать? — изумленно спросили дети хором.

— Я художник и моя свинья художник, — гордо ответил Андре. — Мы художники с мировыми именами.

Эту новость надо было срочно сообщить маме. Дети умчались.

— И что ты теперь будешь делать? — спросил Бьёрн.

— А ты знаешь, я доволен. Свинья окупилась и приносит доход. И, в отличие от Анджелы — у Андре тоже была своя «Лаура» — она не говорит, что я похож на крысу.

— На крысу?

— Ну, как в "Золушке" — в двенадцать часов карета превращалась в тыкву, а кучер в крысу. Анджела считала, что я прекрасен днем и ужасен ночью.

— Что это значит?

— Ну я ее устраивал как спутник и собеседник, ей нравилось как я рисую и какое место занимаю в сообществе, но ночью...

— А что ночью?

— Она всё время мешала мне спать по ночам.

— Ну, друг мой, женятся не для того, чтобы спать по ночам.

— Вот и Анджела так говорила. Что я только лягу и сразу погружаюсь в сон.

— Неудивительно, что она сбежала от тебя.

— А Лаура от тебя почему сбежала? Видно, потому что ты был лучшим любовником в её жизни?

— Я вообще никогда не хотел жениться на Лауре.

— Вот! А Мадам Пэгги ценит меня несмотря ни на что.

— А девочки?

— Да ну их. Мне никогда не нравились отношения, вся эта семейная канитель. Я хочу только рисовать. А секса, жён, детей я что-то вообще не хочу. Может быть, это плата за мой гений.

— Вернее, за гений Мадам Пэгги. Она же теперь поизвестнее Андреса Брама? — фамилия Андре была Брам. — Может быть, всё же сдать свинью в зоопарк? Будешь к ней приходить, приносить краски.

— Как ты можешь такое предлагать! Она же как человек. Вот смотри. И Андре позвал свинью: — Радость моя!

Мадам Пэгги немедленно оторвалась от поедания лежащих на земле яблок и, визжа от восторга, кинулась к хозяину. Она стала тыкаться рылом в лицо Андре, а потом и вовсе вскочила к нему на колени:

— Нет, Мадам Пэгги, нет! — завопил Андре, пытаясь скинуть огромную мокрую свинью на землю. Горю свергнутой Мадам Пэгги не было предела. Она печально положила свою крупную красочную голову на колени к Андре и сказала: — Ннннн...Мммм...Хро...Хро...

 

Рыбнадзор

Ожидая инспектора, Торстен не мог заснуть, не мог дождаться утра. Он ходил по берегу в отсыревшей за ночь куртке, смотрел, как над морем плывет туманная гора, как усилился после ночного дождя водопад на другой стороне фьорда. Солнце встало, но, спрятанное плотными серыми тучами, выглядело как маленькое белое пятно.

Да, годы бегут. Дряхлый синий дом следовало бы покрасить. Но в этом году руки опять не дойдут — с фермой одни проблемы. Как бы дом не пришлось продавать, чтобы расплатиться с долгами. Из цеха поступили две жалобы на качество и приезд инспектора тоже не предвещал ничего хорошего.

Все предки Торстена были рыбаками. Семейные легенды хранили память об остроносых атлантических марлинах весом в полтонны и тридцатикилограммовых лососях, а на стенах дома висели фотографии, подтверждающие невероятные уловы — бабушка на горе рыбы, мать и отец на рыболовецком судне, тянущие сеть. Отец Торстена решил, что в зрелом возрасте зависеть от морской удачи — дело ненадежное и устроил маленькую лососевую ферму. Дело развивалось неплохо — пока не было особенной конкуренции. Но за последние годы в Хардангере, да и по всей Норвегии, появилось столько современный рыбных ферм, что Торстен, даже со всеми плановыми модернизациями, стал терять конкурентоспособность. Рыба болела, убегала, замерзала, умирала, не набирала вес.

Соседская рыба была здоровой и просто огромной — Торстен решил закупать новый гранулированный корм из рыбьих кишок и костей и даже установил специальную трубу для раздачи корма, чтобы защитить рыбу от человеческих инфекций, но и это не помогало.

Инспектор рыбнадзора приехал в десять. Эрик Олсволл, тридцати лет. Подтянутый молодой человек в синей форме несколько раз пробежался около садков. Пятьcот двадцать тысяч рыбин решительно отказались приветствовать господина Олсволла и ушли глубоко под воду. Торстен принес видеокамеру, инспектор не поленился, двенадцать раз раскрутил черный сорокаметровый трос и изучил состояние рыбы в каждом садке. Состояние было неудовлетворительное.

Инспектор шел к своей машине и говорил, обращаясь к бегущему за ним Торстену Броку:

— Можно было даже не проводить никакой проверки садков, из цеха сообщили, что вся ваша рыба приходит полумертвая и больная. Чешуя у неё шевелится...

— Инспектор, мы примем меры.

— Вы говорили так и в прошлый раз.

— Мы заплатили штраф и уволили безответственного сотрудника.

— Потребителю нужны не ваши штрафы, а нормальная продукция. Никто не хочет есть рыбу с морскими вшами.

Ауди уехала. Торстен Брок вернулся на ферму и сказал двум болгарским работягам, которые ждали решения своей судьбы на берегу:

— Теперь точно закроют нас, парни. Надо что-то придумывать. Взорвать что ли эту ферму? Хоть страховку получим!

Торстен сел на деревянный помост около садка и стал смотреть, как лосось ходит по кругу. Некоторые рыбы плескали над водой, но никто не выпрыгивал, не пытался протиснуться сквозь сетку, не выбирался в свободное море.

Чайки тихо сидели на больших камнях недалеко от садков. Сетки садков были старые, пластик местами растянулся и рыба убегала. Чайки высматривали беглецов и ловили их.

— Вот они, мои лучшие охранники, - подумал Торстен.

 

Домики для божьих коровок

— Я должен завтра поговорить с Оле и узнать про этичные методы борьбы с тлёй. У них тут есть настоящие домики для божьих коровок и златоглазок!

— Ник, такое впечатление, что мы приехали только для того, чтобы ты узнавал про домики для божьих коровок, — Вишня определенно очень разозлилась. — Я целую неделю сижу в шкафу, а тебя интересуют только яблоки. В то время как ты должен рассчитать новый маршрут, чтобы мы опять не промахнулись.

Кто-то сидел в шкафу северного номера на втором этаже? Да, так и было. Бьёрн очень удивился бы, если узнал о дополнительном жильце. Бывало, что люди пытались скрыть кота или собачку, но дополнительный студент... такого в хардангерской гостинице еще не бывало.

— Всё будет в порядке, я просто не учел течение.

— Он не учел течение, а я в воде сидела лишний час.

— Но обошлось же?

Студенты занимались подводным плаваньем? Те самые горожане, что не умеют грести? Бьёрн съел бы свой коврик для йоги, если бы кто-то догадался поспорить с ним насчет удивительных жильцов. Скорее всего Бьёрн и сейчас пребывает в неведении относительно странностей бергенских студентов и потому сохраняет свой коврик для йоги.

— Обошлось? — встряла в разговор Тонья. — Час в ледяной воде это «обошлось»?

— По крайней мере, мы не задержаны, — сказал Ник.

Тонья и Вишня выглядели совершенно одинаково. Черные волосы, голубые глаза, скошенная челка, розовая полоска на ней, черная одежда и даже одинаковые тоннели в правом ухе. Про то, что они обе живут в гостинице, никто не догадывался — Вишню принесли из машины в большом чемодане, а из номера девушки выходили только по одиночке. Тонья днем, Вишня ночью. Спать Вишне, и правда, приходилось в шкафу — на тот случай, если хозяин зайдет проверить комнату.

Вишня приехала с юга, по экотеррористическому обмену. Две дайверши одного возраста и похожего телосложения — Тонья, которая плавала по Хардангер-фьорду, и Вишня, тренировавшаяся в Лимском фьорде Адриатического моря — были вполне взаимозаменяемы. Было придумано двойное мероприятие — Тонья режет сети около хорватского полуострова Истрия, а Вишня — в норвежском фруктовом раю. Предполагалось выпускать крупную рыбу, пятилетку — чтобы обанкротить фермера и нанести отрасли в целом максимальный ущерб. Фермы выбирались по многим критериям, искались безопасные для активистов варианты нападения, продумывалось алиби всех участников. В финале планировали сделать заявление о деятельности Фронта освобождения — обывателю Фронт казался мощной и могущественной организацией, на деле это были крошечные группы, еле-еле знакомые между собой, объединявшиеся только изредка и для конкретных действий.

В первом десятилетии нового века норвежские веганы так активно взялись за погромы ферм, что быстро сами попали в тюремные клетки. Повторять бесславный путь предшественников современные Чипы и Дэйлы не хотели и потому операции готовились долго, за количеством освобожденных животных никто не гнался, всё сводилось к пропаганде идеи. Адриатические каникулы завершились полным успехом экологов, причем о существовании на свете Тоньи хорватская полиция даже не узнала, затем Лисица доставил троицу в Хардангер и уехал. Для хозяина гостиницы Бьёрна была создана легенда про пару влюбленных студентов, не умеющих плавать и управлять лодкой.

— Вы недооцениваете важность сада, — продолжал Ник. — Я мечтаю растить свой сад. И мне нужны домики для божьих коровок. — Ник так разволновался, что у него задергался правый глаз.

— А как же счастливая ферма? — спросила Тонья. — Ты же хотел делать счастливую ферму.

— Сад никому не помешает. Наоборот, он поможет нам зарабатывать деньги.

— Каким же образом? Кто будет ухаживать за спасенными животными, если ты будешь круглосуточно натравливать божьих коровок на тлю?

— Не один же я буду работать на ферме.

Ник был городским человеком. Он совсем недавно впервые попал на огород и был просто поражен тем, как долго созревают овощи. С тех пор, как он узнал, что картошка для его пюре растет три месяца, он постоянно думал о том, как нерационально питаются люди, как неуважительно общество относится к продуктам.

 

Правильное утро

Утро Эрнестины Силькеборг было исключительно длинным. Сначала она доставала из холодильника планшетку со льдом и обрушивала её на кухонный стол. Кубики льда отправлялись в миску с водой, затем туда на минуту погружалось лицо Эрнестины. Затем лицо становилось похожим на маску африканского шамана — полоски глины разных цветов перемежались с полосками масла дерева ши. Через двадцать минут Эрнестина начинала массаж лица, шеи, груди и мимическую гимнастику. Следующий час Эрнестина стояла на голове, пела мантры и растягивала те сухожилия, которые казались ей недостаточно пластичными. После она выпивала два литра воды и начинала упражнения для голоса. После она расчесывала свои длинные рыжие волосы и красилась. Потом она спускалась в гостиную, чтобы позавтракать. Гудмунд Олафсен сидел в своем номере и поглядывал на часы. Вот «омы» сменились на «ооооооооа», надо было спускаться, чтобы готовить завтрак. Эрнестина была привередлива до необычайности. Звезда есть звезда. Гудмунд сполз по лестнице, прошел на кухню и узнал трагическую новость - сельдерей и морковь кончились. Через пять минут Гудмунд уже поворачивал ключ в зажигании, надеясь, что Эрнестина сегодня захочет позаниматься подольше.

Когда Эрнестина спустилась на первый этаж, она не обнаружила на столе своего любимого салата. За столом сидел розовощекий хозяин гостиницы Бьёрн и перед ним лежала большая жареная рыба.

— Привет, — сказал Бьёрн. — Будете рыбу?

— Спасибо, я не ем рыбу, — сказала Эрнестина и предприняла попытку протиснуться между креслом Бьёрна и стеной — к выходу на улицу.

— А ваш Гудмунд уехал в магазин. Нескоро вернется. Сначала до парома, потом туда-сюда, соглашайтесь на рыбу.

— Спасибо еще раз, но нет, — Эрнестина вырвалась на свободу и встала на крыльце.

Вскоре Бьёрн тоже вышел на крыльцо. Обиженная на весь мир Эрнестина, лишенная сельдерея и моркови, выбитая из привычного звездного ритма, стояла около маленькой яблони, привязанной к шесту. Несколько сотен яблонек со временем должны были превратиться в доходный сад.

— Между прочим, выращивать фрукты очень выгодно, — сказал Бьёрн.

— Это меня не интересует, — сказала Эрнестина и ушла в дом.

Выгода от выращивания фруктов интересовала бригаду литовских рабочих, которые как раз пришли на черешневый участок и стали пробираться между деревьями, ссыпая с веток урожай.

 

Семейный музей

На первом этаже гостевого дома была устроена большая комната для вечерних посиделок в дождливые дни. Белый камин располагался у дальней стены. На его деревянной полке стояли кубки и статуэтки - награды родственников Бьёрна и самого Бьёрна. Вот кубок дедушки за победу в королевском конкурсе на самую крупную рыбу, проводившимся чуть ли не век назад. Вот отцовский приз с соревнований арбалетчиков. Вот мамина гордость — самая большая тыква в Хардангере и здесь же черно-белая фотография тыквы как доказательство значительности победы. Кубки дядюшек-пловцов, медаль борца, кузена Ларса, неизвестного происхождения золотой самолетик на маленькой подставке с табличкой «1978», балерина — память о победе двоюродной сестры в конкурсе юных талантов, бронзовое яблоко «За самый красивый сад», врученное Бьёрну совсем недавно, в 2002, по странному совпадению — как раз в то время, когда он был мэром. Хотя с тех пор никаких особенных перемен в саду не наблюдалось, а урожаи становились только больше — никаких бронзовых яблочек, грамот и премий Бьёрну больше не выдавали. Родственники умерли или разъехались, а награды и фотографии теперь украшали дом.

Большое чучело рыбы стояло на полке около южной стены. Это был марлин. Но не тот, исторический, на полтонны, а маленький метровый марлинчик. Тут же жильцы могли насладиться коллекцией стеклянных шаровидных поплавков, висящих в сеточках. Темно-желтые, зеленые, голубые, салатовые, белые, фиолетовые, красные, узорчатые и матовые, крупные, маленькие, — около ста норвежских поплавков на одной стене. Хоть коллекция немного запылилась, по мнению Бьёрна — выглядела она грандиозно.

В дальнем углу слева стояли прадедушкины широкие потрескавшиеся охотничьи лыжи с заржавевшими креплениями, там же притулились три весла, под потолком висела бабушкино сито. Вдоль окон, напротив коллекции поплавков, стояли три кресла и один диван — зеленые и прикрытые самодельными ковриками. Над диваном висели защищенная от невзгод судьбы мутным стеклом карта морского дна Хардангерфьорда, несколько сломанных ружей, бинокль, барометр и, уже около самых дверей, рулевое колесо от «Дианы» - маленькой отцовской яхты. Мачта от яхты была вкопана на берегу недалеко от гостиницы, а корпус, лежащий на боку, превращен в большую клумбу. Справа от камина стоял ткацкий станок, использовавшийся теперь как место для сушки мокрой одежды. Как раз теперь на нем висела мокрая куртка Бьёрна, резиновые дождевые шляпы и комбинезоны Лауры и Патрика, джинсы студентов, которые, вернувшись к вечеру домой, всё-таки умудрились перевернуться на лодке. В тот момент, когда пыхтящий и промокший Гудмунд Олафсон зашел в дом с огромными пакетами, все кроме Эрнестины, сидели в большой комнате на первом этаже.

— Добрый вечер, — сказал Гудмунд.

Приветствия раздались со всех сторон комнаты.

— Проходите, — сказал Бьёрн, сидящий около камина на полу. — Вот сушилка.

— Эрнестина наверху?

— Да, как начался дождь, она ушла к себе.

 

Органический сельдерей

Эрнестина весь день смотрела записи своих выступлений. Из ее комнаты доносился скрежет и грохот «Смертельного поцелуя», звучала самая хитовая композиция 2005 года: «Вернусь, когда расцветет черешня». На словах «И даже если смерть очарует меня...» Гудмунд зашел в номер. Поставив перед рок-звездой высокий стакан со свежевыжатым сельдереево-морковным соком, Гудмунд приготовился к смертельным ругательствам. Эрнестина, сфокусировавшись на соке, немедленно начала пить.

- Сколько это будет продолжаться?

- Дорогая, ну прости.

- Ты зарабатываешь на моих концертах колоссальные деньги, а я не могу получить самого необходимого для жизни, — стакан был пуст. Гудмунд налил из кувшина еще один стакан.

— Мне пришлось съездить в Берген за органическим сельдереем. Я купил столько, что хватит на неделю. Кстати, я купил соковыжималку, потому что здесь не было.

— То есть даже свежий сельдерей для меня теперь недоступен. И я после этого должна как-то сохранять творческое настроение? Я должна отдыхать в таких нечеловеческих условиях!!! В забытой богом дыре без соковыжималки!

— Соковыжималка уже есть. Но если хочешь, мы можем уехать прямо сейчас.

— Снова в этот грязный и душный город! В эти болезненные помещения! Нет, Гу, я не хочу возвращаться в эту нездоровую атмосферу...

— Если хочешь, мы можем остаться здесь.

— Здесь, без свежего сельдерея! Почему ты не можешь организовать ежедневную доставку продуктов?

— Потому что все заняты сбором урожая.

— А ты предлагал им деньги, скряга?

— Предлагал. Все работники постоянные, приезжают каждый год и не хотят терять своего места. Но я могу ездить каждый день сам или попрошу прилететь Хали, он может ездить каждый день.

— Снова каждый день видеть этого Хали! В чем же тогда вообще будет заключаться отдых? Мало того, что постоянно приходится терпеть твою антиэстетическую внешность и слушать твой голос — удивительно гадкого тембра — так еще и твой брат, причем, конечно, за мой счет.

«Ну, счет-то, положим, мой» — подумал Гудмунд Олафсон. Но вслух он этого говорить не стал.

— Ты только посмотри на себя, Гу — продолжала Эрнестина...

«Настроение улучшается», — подумал Гудмунд.

— Как ты выглядишь! Да ты же мокрый! Посмотри на себя...

«Интересно, как я мог остаться сухим, когда под проливным разруливал две длинных колонны машин на однополосном серпантине, чтобы побыстрее привезти чертов сельдерей для тебя, дорогая».

— Да, мне следует лучше следить за этим.

— Немедленно переоденься.

Гудмунд закрыл за собой дверь, а Эрнестина возобновила просмотр своего раритетного концерта «...И даже если смерть очарует меня, никогда не забыть мне весны, когда расцветает черешня» — в этом месте начиналось соло электрической скрипки и Эрнестина закрыла глаза, чтобы лучше слышать.

 

Вишня уходит на работу

Вечером в субботу, когда все постояльцы ушли в свои комнаты, когда Бьёрн закрыл входную дверь гостиницы, с балкона второго этажа из комнаты студентов была спущена веревка. Вишня спустилась по ней и скрылась в саду. Веревку втащили обратно.

Вишня была в черной куртке и черных брюках, она тихо шла по дороге вдоль побережья. Когда девушка добралась нужного поворота, было уже светло — солнце просыпалось. Вишня подошла к крыльцу пустого дома, дверь которого была закрыта. Вишня обошла дом справа и толкнула оконную раму. Рама поддалась.

Вишня вытащила на улицу большую сумку. Спустившись на берег моря по длинной лестнице, она расстегнула молнию. Всё было на месте. На баллоне было дважды написано «Ок» — это означало, что Лисица снова точно всё проверил.

Вишня много тренировалась, приезжая в Норвегию в прошлом году, но тогда у нее сильно замерзали руки. Она опасалась, что не сделает работу нормально. Тонья легко разрезала садки около Истрии, но там море было гораздо, гораздо теплее, уверенность в удачном исходе была с самого начала. Во время прошлой ночной попытки, когда Вишня не смогла найти садки под водой, она замерзла так, что не надеялась выплыть живой. И тогда на берегу был Ник. Когда стало известно о том, что хозяин уедет в город на выходные, было решено, что вторая операция будет утренней, субботней и Ник должен сидеть в гостинице. Конечно, это был отчаянный шаг, но другого дня уже не оставалось, это был последний шанс.

Резать садки надо было самым ранним утром субботы, когда уставшие за неделю и подвыпившие работники спали особенно крепко, а хозяин был в городе.

Вишня надела гидрокостюм, ласты, акваланг. Прошлепала к воде, вздохнула, еще раз проверила направление, поручила себя самому зеленому и доброму божеству, надела маску, зашла в воду, застывая от первых шагов по холодной воде и, наконец, погрузилась и поплыла.

Ник и Тонья смотрели на часы.

— Она уже на месте, давай спать, — сказала Тонья и легла.

— Давай, — Ник попытался устроиться рядом с Тоньей на кровати.

— Ты же вроде за Вишней ухаживаешь? Или ты нас не различаешь?

— Различаю, — сказал Ник.

— Ну вот иди и различай со своей кровати. А мой идеальный мужчина — это женщина.

Тонья еще мгновение подождала, а потом столкнула Ника на пол. Он удивился скорости, с которой переместился из-под теплого одеяла на пол. Потом добрался до своей кровати, начал придумывать что-то остроумное, способное восстановить его сброшенную с дивана репутацию, но почти сразу заснул.

Тонья дождалась, когда со стороны Ника послышалось медленное дыхание, включила компьютер и стала читать новости. Потом она открыла свой блог и написала: «Отличное вишневое варенье варит моя бабушка». Это предназначалось для Лисицы. Тонья была уверена, что Лисица тоже не спит. И точно, Лисица через минуту оставил комментарий с какого-то австралийского IP: «Везет тебе, жду-не дождусь, когда приеду и попробую».

***

Вечером в субботу Лисица заехал в заброшенный рыбацкий домик, чтобы вывезти снаряжение. Пустые баллоны, гидрокостюм, некоторые инструменты. Строивший домик был большим оригиналом — до дороги был натянут подъемник, похожий на горнолыжный, однако вместо сидения была целая деревянная лавочка. Так как угол наклона подъемника был очень большой, человек мог подниматься к дороге только лёжа на лавочке. Видно, что так поднимали рыбу или другие грузы. Вещи были уложены в мотоциклетную коляску и Лисица, прикрутив на мотоцикл бельгийский номер, направился к парому.

 

Воскресный день

В воскресенье Торстен вернулся домой только к обеду. Он обежал ферму и обнаружил, что все двенадцать садков совершенно пусты, после чего вызвал полицию. Водолазы вытащили садки и обнаружили однотипные механические повреждения в каждом. Полицейские машины разъехались по острову и начали расспрашивать фермеров.

— В любом случае, я разорен, — говорил Торстен полицейскому. — Даже если вы найдете вора, мне уже никогда не подняться. Я растил их пять лет...

— Вся рыба была пятилетней? - уточнил инспектор.

— Нет, в двух садках четырехлетки и еще в двух мальки. На днях мы собирались переправлять шесть садков в цех. Теперь надо возвращать предоплату, а это 60 процентов. А я закупил оборудование, я уже всё установил.

— А как вы думаете, кому выгодно ваше разорение?

— Соседи у меня хорошие. Конкуренты... в общем конкурентов нет, потому что ферма очень старая, рыба болеет. Ума не приложу, кому это нужно.

— А как ваши работники?

— Работники прекрасные, болгары, каждый год приезжают.

— Одни и те же?

— Из одной семьи. Братья, дядья — дружные между собой.

— Рабочих конфликтов у вас не было? Платили им?

— Конечно платил. Четырнадцатого заплатил за месяц.

Инспектор сделал запись.

— Вам придется проехать с нами.

Собравшиеся около фермы соседи и наемные рабочие смотрели, как печального Торстена увозит полицейская машина.

Марика с овечьей фермы подошла к молодой девушке-полицейскому, которая осталась охранять место преступления и спросила:

— Это он для того, чтобы получить страховку, свою рыбу выпустил?

 

Лука Баутфарсон начинает своё расследование

— Кто-то мог желать зла этому Торстену? — спросил Лука Баутфарсон у Бьёрна. Инспектор был в спортивном костюме. Этим летом он нанял хитту на острове и как раз рыбачил неподалеку от места преступления. Поэтому инспектор подключился к расследованию практически мгновенно, передав удочки жене и сменив резиновые сапоги на кеды. Сейчас он держал в руках регистрационную гостиничную книгу.

— Когда я был мэром города, — Бьёрн почти всегда начинал разговоры с представителями власти с упоминания о своём мэрстве — чтобы знали, с кем имеют дело. — Когда я был мэром города, проблем с Торстеном не было.

— Может есть люди, которые плохо относятся к ферме?

— У нас таких нет. Здесь пришлых не бывает. Работяги приезжают одни и те же годами, за место своё трясутся. Да хоть моих расспросите...

— Расспросим, — сурово сказал молодой инспектор, оглядывая полянку, на которой посиживали гости, и сад, на входе в который толпились перепуганные литовцы с ведрами. - А это разве не приезжие? — указал инспектор на детей, резвящихся на полянке и на студентов, загорающих на берегу.

— Такое у нас редко случается. Обычно в гостевой дом приезжает одна большая компания, солидные люди. В этот раз резервация отменилась прямо перед заездом. И комнаты распродали первым желающим. В любом случае, мои постояльцы не умеют плавать.

— Никто? — спросил инспектор, делая пометки в своей объемной записной книжке.

— Может быть Стелла — вон та мамаша с косой — умеет. Но она не плавает, может быть больная, не знаю. Детям выносим резиновый бассейн и ставим на берегу. Певица — рыжеволосая — наверняка ныряет как топор, а её толстый продюсер — он сейчас болеет.

Словно для того, чтобы подтвердить слова Бьёрна, Гудмунд Олафсон чихнул со своего балкона. Сидящая рядом в шезлонге рыжеволосая женщина скривилась от отвращения и тихо заговорила. Инспектор прислушался:

— Отвратительно, Гу! Я должна еще и ухаживать за толстяком, подхватившим насморк.

 

— Она всегда такая? — спросил инспектор полиции.

— Да. Это же та самая великая Эрнестина.

— Не может быть! Она же умерла.

— Ни разу. Умерла её группа.

— Кажется, я понимаю эту группу. А, коллективное самоубийство, «Последний поцелуй»...

— «Смертельный». Да, характер у Эрнестины вредный. Но какая красавица!

 

Инспектору пришло в голову, что в те времена, когда Эрнестину считали красавицей, он еще не родился.

— А этот продюсер...

— Знаменитый Гудмунд Олафсон.

Знаменитый Гудмунд Олафсон снова чихнул и попытался посильнее закутаться в одеяло. Эрнестина снова начала ругаться.

— Да, этот знаменитый Олафсон, он как простудился?

— Говорит, что на серпантине промок. В четверг он ездил в магазин — за сельдереем для Эрнестины — и попал под дождь во время пробки на горе.

— А там случаются пробки?

— Вообще-то нет. Обычно там нормально можно разъехаться. Но в тот день много людей приехало за черешней, так что вполне может быть, что получилось две колоны.

— Проверим, — инспектор снова сделал запись в блокноте. — А студенты? Вон тот парень, что, не умеет плавать?

— И грести. Совершенно точно не умеет. От берега отплыть не может, чтобы девушку свою покатать. Один раз даже лодку перевернул. Раньше гуляли по острову, ягоды покупали, а теперь вот загорают на берегу.

— И вчера днём загорали?

— Вчера никто из постояльцев вообще не отлучался.

— Мы установили, что садки были разрезаны днём в субботу.

— Тогда это точно не мог сделать никто из этих людей.

— Проверим, — сказал Лука Буатфарсон и прищурился — А когда они уезжают?

— Через четыре дня, — сказал Бьёрн. — Следующий заезд через четыре дня, менеджеры банка DNB, хороший заработок...

 

Ник и Тонья наблюдали за разговором хозяина гостиницы и полицейского.

— А если обыщут дом? — Ник очень нервничал. На его щеках были розовые пятна.

— Ничего не найдут.

— А вдруг найдут?

— Просто веди себя спокойно. Вообще лучше молчи.

Полицейский направлялся к студентам.

— Инспектор Баутфарсон, — представился Лука. — Вы из Бергена?

— Да, — сказала Тонья, — Тонья Хелле и Ник Гиббз.

— Учитесь в университете?

— На втором курсе. Я учусь на социолога, а Ник — он из Англии приехал, а третьем, на гео-физическом факультете.

— Говоришь по-норвежски, Ник?

— Немного я говорить. Многие лекции читают на английском сейчас. Но Тонья мне помогает учиться хорошо, — сказал Ник.

— Почему вы решили сюда приехать?

Инспектор неотрывно смотрел на Ника, а Ник краснел всё больше. Тонья решила спасать ситуацию.

— Мы только начали встречаться и просто спрятались тут от всех знакомых.

— Значит, вы влюбленные?

— Да, — пришел в себя Ник. Тонья подвинулась к Нику поближе, обняла его и так невинно, как только могла, посмотрела на полицейского.

— Что вы делали вчера днём?

— Сидели на поляне.

— Весь день?

— Я ходил к дороге, чтобы купить черешни, — сказал Ник.

— У кого?

— Да тут прямо около ворот стоит будка. Положил 35 крон и вернулся. А так весь день, да. Тонья любит загорать.

— И целоваться, — Тонья поцеловала Ника в губы, при этом глядя на инспектора.

Инспектор записывал показания в книжечку.

— Надеюсь, ничего страшного не случилось? — спросила Тонья, не сводя глаз с полицейского.

— Происшествие на рыбной ферме.

— Кто-то утонул?

— Нет, украли рыбу.

— Вот это да. Разве такое бывает?

— Бывает и очень часто, — инспектор попрощался и пошел в дом — допрашивать престарелую звезду и знаменитого продюсера.

Ник и Тонья посмотрели друг на друга.

— Ты меня поцеловала, — сказал Ник.

— Только для конспирации, — сказала Тонья, поправила купальник и легла на полотенце, закрыв лицо книгой.

 

Где Мадам Пэгги?

— Вы не видели Мадам Пэгги? — крикнул он еще с дороги Андре. — Я со вчерашнего дня не могу найти Мадам Пэгги.

— Мадам Пэгги — это ваша жена? — спросил инспектор Баутфарсон.

— Это его свинья, — уточнил Бьёрн.

— Она для меня как родная, — у Андре были заплаканные глаза.

Инспектор переспросил:

— У вас пропала... свинья?

— Да.

— Как вас зовут?

— Андре Пэгги. Пэгги это псевдоним, а так я Анре Брам, художник. Черная разноцветная огромная свинья.

— Вижу, что художник.

— Найдете Мадам Пэгги?

— Я занимаюсь другим делом, но я ...

— Каким? — испуганным голосом спросил Андре.

— Похищением рыбы с фермы Торстена, — сказал Бьёрн.

— Зачем им и Мадам Пэгги, и рыба? — растерянно спросил Андре.

— Кому? — заинтересовался инспектор.

— Преступникам, которые украли мою свинку.

— Почему вы думаете, что её украли? — спросил инспектор. — Может, она пошла в сады и уснула, обожравшись яблок.

— Пэгги никогда меня не покидает.

— Это необычная свинья, инспектор. — Вмешался подошедший Бьёрн. — Очень дорогая свинья, свинья-художник.

Инспектор снял фуражку и промокнул вспотевший лоб платком. Еще и свинья-художник.

— Я приезжаю, чтобы отдыхать и ходить в горы, я привожу семью, это мой отпуск. И что я скажу семье? Я искал свинью-художника и рыбный хор?

— Вот вы иронизируете, а свинья эта стоит миллионы.

— Что, на самом деле? — инспектор стал серьёзен.

— Да, — сказал Андре, — несколько миллионов. Каждая работа Мадам Пэгги уходит за несколько тысяч евро. И Пэгги так молода! Ей еще столько всего предстоит создать!

— А что рисует Пэгги?

— Позвольте вам показать нашу мастерскую, — сказал Андре.

И повел инспектора к себе.

 

Торстен подошел к Нику и Тонье и спросил:

— Ну что, ребята, всё в порядке?

— Да, — сказал Ник. — А зачем инспектор допрашивает Андре? Он тоже на подозрении?

— Мадам Пэгги пропала.

Ник и Тонья переглянулись:

— Но как она могла пропасть, здесь же почти как на острове!

— Вот и я не понимаю.

 

Ида

— А ведь и правда, где его свинья? — спросила Ида Амельфот, — опуская вниз бинокль.

Ида, худшая студентка первого курса юридического факультета Бергенского Университета, всё утро сидела на черешневом дереве около гостиницы и следила в бинокль за происходящим. Она слышала всё, что сказал инспектор Лука Буатфарсон и всё, что ответили ему постояльцы. Иду не видел никто и, похоже, она не торопилась обрадовать своего двоюродного дядю Бьёрна Гуннарсона необходимостью выделить ведро черешни, ящик яблочного вина для юбилея дальнего родственника и списком прочих мелких и очень необходимых дел. Собственно, для этого семья и командировала Иду в Хардангер. Почему вместо того, чтобы нагрузить дядюшку поручениями и опустошить его винный шкаф, Ида забралась на дерево и пряталась среди ягод и листьев, почему вместо того, чтобы есть черешни, она вообще не замечала ягод и смотрела только на происходящее?

Вы не знаете нашу Иду? Удивительно. Её знают все. Она дочка полицейского инспектора Амельфота. Про эту семью часто пишут в газетах. Олаф Амельфот не всегда был простым инспектором. Были времена, когда он возглавлял управление. Но сейчас его снова понизили за исключительно неуспешную работу. И конечно, чистым совпадением является то, что инспектор Амельфот поссорился с дочерью. Ведь так в жизни и бывает — беда одна не приходит. Сбежала дочь, любимая жена, Кристина, ушла к разносчику почты. А ты живи теперь без любимых колбасок. И потом — это позорное понижение по службе. Амельфот переживал, но что поделаешь, жизнь — она такая.

Сказать, что Ида помирилась с отцом, было нельзя. Просто столетней юбилей дедушки Ю был событием настолько необычайным, что все родственники временно сплотились для подготовки праздника. Ида даже пообещала дедуле, что оденется празднично и перекрасит волосы из зелёного в более традиционный цвет.

Почему Ида плохо училась? Ей было скучно. На лекциях никто не разбирал настоящие преступления, все записывали под диктовку законы и их трактовки, судебная медицина изучалась по картинкам, старым негодным книжкам и развалившимся формалиновым препаратам. Отдельным кошмаром было студенческое сообщество — среди сверстников Ида чувствовала себя погонщиком стада молочных поросят. А стоило пропустить пару лекций и просто понаблюдать за происходящим — и вот они, реальные случаи, убийства и кражи, смотри и изучай.

Нельзя сказать определено, что появлялось в той или иной части Бергена раньше — Ида или преступление. Но вот то, что без участия Иды многие чёрные делишки никогда не вышли бы на поверхность — это точно. Припоминаю нашумевшее дело серийного убийцы таксистов, когда именно Ида выступала на суде и доказала, что молодая женщина, на которую указывали все улики, включая окровавленный ножик для вырезания кружев из бумаги, ни в чем не виновата.

Ида бегала по всему городу. Для неё не существовало закрытых замков, секретных документов и частной жизни. Она узнавала всё и обо всех, просто потому что была любопытна. Жизнь казалась Иде чередой криминальных задач, которые интересно решать. Особенно же начинающего детектива привлекала в уголовных делах возможность держать в руках нити судеб. Да, у детектива-любителя, как и у многих юных людей с авантюрными наклонностями, пока не было крепких этических принципов. Но что поделаешь - все, у кого были принципы, прилежно записывали лекции.

Посчитав, что она видела больше, чем достаточно, и дождавшись, когда машина инспектора Буатфарсона скроется из виду, Ида спрыгнула вниз и пошла здороваться со своим двоюродным дядюшкой.

 

Работяги

В это время чайки, волотнеры-охранники с рыбной фермы, стали свидетелями короткого разговора двух рыбаков. Зоран и Димо, работники Торстена, сидели на берегу моря. Полиция только что уехала, увезла хозяина с собой.
— Заработали денег!

— Раньше-то всё было в порядке.

— Ну хоть рыбы поели. И один раз он нам всё-таки заплатил.

— Смотри, как бы нас с тобой не арестовали тоже.

— Так его ещё не арестовали.

— Всё к тому и идет. Видел, как инспектор с ним говорил? Точно, он сам и порезал сети. А скажет на нас.

— А мы-то причём.

— А мы крайние.

— Так давай соберемся и уедем.

— А если поймают?

— Да не поймают.

— А остальным что скажем?

— А мы им кто, майка, баща?

Собираться было просто — куртка, свитер, ботинки и паспорт. Болгары покидали вещи в сумки и потопали к парому.

 

Эрнестина

Когда инспектор побеседовал со всеми постояльцами и уехал, Бьёрн залез на свой балкон и приготовился лечь на коврик для принятия солнечной ванны. И тут глаза его поползли на лоб. Только что он сам говорил инспектору, что Эрнестина не умеет плавать.

Но прямо сейчас, напротив его балкона, на трамплине стояла Эрнестина. Волосы ее были спрятаны под черной шапочкой. Самый модный гидрокостюм из тех, что Бьёрн когда либо видел в жизни, промелькнул над водой и вот Эрнестина уже скрылась под водой. Скоро руки ее замелькали и она скрылась за мысом.

Бьёрн натянул штаны, накинул рубашку и отправился навестить больного Гудмунда Олафсена. Гудмунд, похоже, скоро должен был покинуть мир живых. Весь балкон вокруг сопливого импресарио был забросан смятыми одноразовыми платочками.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Бьёрн для приличия.

— Хуже всего не то, что я болен. А то, что Эрнестина (Гудмунд чихнул) окончательно разозлилась после прихода этого инспектора.

— А что он спросил?

— Понимаете, он стал говорить про тот день, когда я ездил за сельдереем. И я немного запутался, когда отвечал. Он спросил: «И что, вы четыре часа искали в Бергене органический сельдерей»? Я конечно, ответил, что да, но Эрнестина-то знает, где я покупаю овощи и теперь подозревает, что я устраиваю против неё заговор.

— А вы устраиваете?

— Я ездил к женщине. Хорошая женщина, я всегда успокаиваюсь, когда я с ней. А при такой работе....

— Я вас понимаю, Эрнестине сложно угодить...

— Да не родился еще такой человек, который сможет выдержать Эрнестину.

— А мне она всегда нравилась. С молодости.

— Это потому, что вы не имеете представления о том, что вытворяют престарелые рок-звёзды.

— Может, она это всё от одиночества.

— Она так и говорит, что от одиночества.

— И почему же она столько лет одна?

— Не могу понять. Уж где мы только не были — кто ей только руку и сердце не предлагал, даже один раджа ухаживал как-то. Но нет, никто её не «вдохновляет».

— И детей нет?

— И детей нет. Ненавидит детей.

— Наверное, Патрик и Лаура её раздражают.

— Ещё как. Каждый день выслушиваю песню на эту тему.

Бьёрн рассмеялся. Его бывшая жена Лаура тоже говорила, что терпеть не может детей. А сейчас у нее было уже трое детей от Гисле, того самого одноклассника Гисле, с которым они с Лаурой были «только друзьями». Гисле, честно говоря, и правда был куда лучшим кандидатом в мужья для Лауры. Он охотно ел в любое время суток. И размножался тоже с огромным успехом.

 

Шкаф для ленивой хозяйки

Кроме того, Гисле был изобретателем. Он изобретал Шкаф для ленивой хозяйки — то есть такой шкаф, который сам будет гладить одежду. В подвале у Гисле стояло штук десять опытных образцов. За двадцать лет он немного продвинулся в своей работе. Но идеального выравнивания материала достичь не удавалось. Лаура решила, что неудачи преследуют «гения Гисле» из-за отсутствия у него надежного тыла. И решила стать таким тылом. Теперь Гисле целыми днями мог изобретать свой Шкаф. Лаура ходила на работу, вела хозяйство, занималась детьми, работала в саду, а Гисле сидел в подвале, отвлекаясь от работы лишь для того, чтобы поесть и выполнить супружеский долг. Звук разлетающихся струй воды, шипение пара, скрип сканирующего механизма, пищание всевозможных датчиков влажности и мягкости были скрыты за дверью, на которой висела небольшая черная доска — здесь Гисле отмечал, на сколько процентов Шкаф готов. Последний год эта цифра — 72% - не менялась.

 

— А Эрнестина знает про вашу даму сердца?

— Нет. Она бы сразу ушла к другому продюсеру. В её команде работает только одна женщина — она сама. И жизнь остальных должна быть подчинена созданию такого знаете ли облака, способствующего вдохновению, вокруг.

— Но это же приносит деньги.

— И какие. Но также отравляет жизнь. А сколько у меня проблем из-за Эрнестины в Исландии — не представляете. Мы же живем в Исландии. А там народу мало, скучно, нас поначалу часто приглашали приличные люди. Однажды премьер-министр пригласил Эрнестину на официальный обед. Машину прислал. А Эрнестину укачало — в машине был какой-то — Гудмунд попробовал подражать голосу Эрнестины — «не тот аромат». Ну и Эрнестину вырвало. И в машине, и на лужайке перед домом правительства, и потом — на приеме. Скандал был ужасный. Эрнестина же разозлилась больше всех и на приеме сказала, что ей в Исландии не нравится. А про это написали журналисты. И теперь нас редко приглашают выступать на моей родине.

— А вы исландец?

— Да.

— И не можете переехать?

— Нет, у меня же не только Эрнестина. Продюсерский центр, много начинающих групп, есть серьезные музыканты. Но Эрнестина наша золотая жила.

 

В это время Эрнестина вылезла на берег и пошла по направлению к гостевому дому.

— А я сказал инспектору, что Эрнестина плавать не умеет, — вздохнул Торстен.

— Сами видите, как она не умеет. Вышла с балкона за своим гадким сельдереевым соком, а инспектор меня спросил: «А дамочка плавать, конечно, не умеет...» Эрнестина услышала и как зашипит: «Это я дамочка? Это я не умею!» А у нее спортивный разряд, в юности она международные соревнования выигрывала. Она и до другого берега доплыть может. Я уж столько раньше волновался за нее, но она в любой шторм плавает.

— Из наших местных никто не может доплыть до другого берега.

— Да вы сами внимательно на нее посмотрите.

— Да я смотрю. Никогда бы не сказал. Такая хрупкая и нервная женщина.

— Притворство это всё. Если бы я не сидел с Эрнестиной всю субботу, если бы она не радовала меня в этот самый тяжелый день простуды своими претензиями, я бы так прямо и сказал инспектору — вот ваш главный подозреваемый. А садки она перегрызла зубами, которые у давно неё все железные. Тс-с-с...

На балконе появилась Эрнестина в мягком халате:

— Очень теплая вода, — сказала она и села в дальнее кресло.

Бьёрн кивнул головой Гудмунду, закрыл за собой дверь на балкон, спустился во двор и увидел свою племянницу Иду.

 

 

Дождь

Погода испортилась. Небо за несколько минут побелело, потом закапал дождь. Казалось, что деревья радовались дождю — целую неделю стояла жара, поливать яблони и черешню приходилось водопроводной водой. Целлофан, которым были укрыты плантации, собирал воду и время от времени провисал настолько, что вода проливалась. Трава заблестела, по всему травянистому склону бежали ручейки в сторону моря. Стены деревянного гостевого дома намокли, сменили оттенок на черешневый.

Ближе к вечеру загремело-засверкало. Молнии прорезали фиолетовое небо одна за другой — музыка воды, грохот электрических разрядов — странный небесный рок-концерт не смолкал и не давал уснуть постояльцам гостиницы. Они сидели в большой гостиной комнате внизу и топили большой камин, потому что за солнцем убежало тепло и спасали теперь только пересушенные березовые дрова, принесенные из сарая.

Ида сидела вместе со всеми, завернувшись в клетчатое одеяло. Гости пили яблочное вино и играли в скрабл. Понаблюдав немного за тем, кто какие слова составляет, Ида тоже решила поучаствовать в игре и заменила дядюшку.

Первое слово, которое она сложила, было «освобождение». Второе «акваланг» и третье «улика». Ида внимательно смотрела на лица других игроков. Розовощекий сопливый Гу, бледная и невозмутимая Эрнестина, краснеющий английский студент Ник, спокойная Тонья, пожевывающая яблочный пирожок Стелла.

— Стелла, а почему вы не плаваете? — спросила Ида.

— Забыла взять купальник, — вздохнула читательница дамских романов. На самом деле Стелла стеснялась своего веса и потому показывалась на людях только в широких платьях.

— А так умеете плавать?

— Конечно.

— А какой у вас разряд? — заинтересовалась Эрнестина. Эрнестине было важно быть во всём самой лучшей и она уже прикинула, что можно устроить совместный заплыв и обогнать Стеллу.

— Когда-то в молодости я работала водолазом, — гордо сказала Стелла.

— А вы сказали об этом инспектору? — поинтересовался Гудмунд.

— А разве это важно? — спросила Стелла.

— Ну как же, ведь рыбную ферму ограбили водолазы.

Все посмотрели на Стеллу.

— Думаете, надо позвонить инспектору и сказать, что я подозреваю себя в ограблении рыбной фермы? — спросила Стелла.

— У нас у всех есть алиби, — вмешался Бьёрн, который не хотел, чтобы постояльцы переругались. — Мы же не на необитаемом острове живем, кто угодно мог перерезать эти сети.

  — Нет, — сказала Ида. — Тот, кто перерезал сети, знал, что хозяин уезжает.

— Значит, это сделали его наёмные рабочие.

— Зачем? — спросила Ида.

— Я пойду спать, — сказала Тонья. — Любимый, ты со мной?

Камин еще пылал, дрова потрескивали, но всем почему-то стало страшно неуютно в гостиной и захотелось уйти. Гу и Эрнестина поднялись вторыми, а затем Стелла собрала с дивана детские игрушки и закрыла дверь комнаты, где давно сопели дети.

— Ну что ты наделала, — сказал Бьёрн Иде.

— Дядя, ты что, не понимаешь, что это они сделали?

— Кто? Эрнестина?

Ида улыбнулась. Рыжеволосая русалка подплывает к садкам и рвет их на части. Хорошее завершение рок-карьеры — освободительница рыбы, повелительница стихии.

— А почему бы и нет? — спросила Ида.

— В общем, — смущенно сказал Бьёрн, — в тот день мы были вместе.

— И ночью тоже? - спросила Ида.

— И особенно ночью.

Если бы на мести Иды был старый друг Андре, Бьёрн рассказал бы про ночь с пятницы на субботу подробнее. Эрнестина никому не стала бы ничего рассказывать. Но она в ту ночь, действительно, не смогла уснуть.

 

И правда любовь

Она несколько раз причесала волосы, несколько раз приняла душ, выпила сонный чай и даже сделала релаксационный комплекс упражнений. Ничего не помогало. Она вышла на балкон и стала рассматривать вьющееся растение на балконной перегородке. Небо розовело, солнце просыпалось. Огромные фиолетовые цветки клематиса и не думали закрываться на ночь. Некоторые цветы были в пять лепестков, некоторые — в четыре. «Если бы можно было заказать для выступлений платье такого цвета» — подумала Эрнестина и тут совсем близко от себя она услышала храп. Но человека, который десятилетиями слушает рёв динамиков на концерте, не так-то просто испугать. «Может быть это дикое животное? Чего только не случается в яблочных садах. Лоси залезают за яблоками на деревья и наедаются так, что яблоки начинают бродить в животе и людям приходится пьяных застрявших лосей стаскивать. А уж всякий мелкий зверь...» Раскатистый храп убедил Эрнестину, что на соседний балкон забрался совсем не мелкий зверь. Она перегнулась через перила и осторожно заглянула за балконную перегородку.

Раскинув руки в обе стороны, сбросив одеяло и оставив коврик для йоги радоваться утренней росе, прямо на голых досках балкона на покрытой капельками воды веранде спал совершенно голый хозяин гостиницы. Эрнестина засмеялась.

Тот самый толстый старик, который всё время говорит о деньгах. Вот, значит, как он веселится. Нужно иметь медвежье здоровье, чтобы так спать — пусть и летом. Эрнестина рассматривала спящего довольно долго, потом взяла со стола яблоко и бросила в Бьёрна. Бьёрн проснулся, посмотрел на Эрнестну, потом на себя, потом снова на Эрнестину и спросил:

— А где моё одеяло?

Эрнестина же поступила невероятно. Она перепрыгнула на соседний балкон и подошла к Бьёрну, наклонилась, подцепила одеяло ладонью и присела около Бьёрна.

Это было похоже на де жа вю, на галлюцинацию, на счастье, на черепно-мозговую травму, на наркоз, на вдох без выдоха, на ядерный взрыв, на мгновенную гибель, на землятресение, на амнезию, на вишневое варенье, на бесконечный спуск с горы, на ураган, на прыжок с парашютом, на выстрел в голову, на отравленную стрелу, на сердечную недостаточность, на падение в пропасть, на химический ожог, на гору золота, на укус змеи, на волшебство, на бесконечную светящуюся реку, на полёт огромной птицы, на энцефалит, на звездопад, на сильный удар в живот, на откровение, на несовместимую с жизнью рану, на запах гардений, на распятие, на погружение на дно Марианской впадины, на взгляд маньяка, на прикосновение бога. Это было похоже на смертельный поцелуй.

Бьёрн обнаружил себя в своей комнате, в кресле, напротив Эрнестины, которая, завернувшись в плед, сидела на белом диванчике. Бьёрн потерял способность говорить. Он просто ждал, когда наваждение рассеется и решил, что надо с утра будет поехать к врачу. Эрнестина и не думала рассеиваться, она молча смотрела на Бьёрна зелеными глазами, смотрела до тех пор, пока не легла на неразложенный диван и не заснула. Бьёрн решил, что, поскольку паром еще не ходит, ничто не мешает ему немного побыть не в своем уме. Он взял большое коричневое одеяло, постелил его на пол около дивана и лег так, чтобы видеть лицо Эрнестины.

 

Ида приходит в полицию

Перед инспектором Буатфарсоном лежали протоколы допросов людей, проезжавших в день нападения на ферму по островной дороге. Протоколов было не много — бергенский стекольщик, который привозил пластиковые окна для нового дома, почтальон Арне, оптовые покупатели фруктов, пожарники и врачи, спасавшие Уго, голова которого застряла в железной сетке, ветеринар, помогавший окотится корове Линды Петтерсон, служащие паромов — всё это были люди известные, с хорошей репутацией и никто из них не видел, не слышал ничего странного, не видел подозрительных чудаков и снаряжения для подводного плавания.

В отдельную стопку были сложены сведения о хозяевах остальных проезжавших  машин — чьи номера были зафиксированы видеорегистраторами. Всего восемьдесят четыре машины. Тридцать — постоянные жители острова. Сорок — жители городов, расположенных неподалеку. Один — депутат парламента Осло, секретарь которого подтвердил поездку в удалённую коммуну. Остальные машины были прокатные, иностранные или вообще без номеров.

В кабинет постучали.

— Войдите, — сказал инспектор.

Дверь открыла Ида Амельфот.

— Только не это, — сказал инспектор. — Что ты здесь делаешь?

Инспектор Буатфарсон, как и все остальные бергенские полицейские, очень хорошо знал Иду и, как все остальные бергенские полицейские, испытывал страшное раздражение при её появлении. Слово «Ида» стало в управлении синонимом слова «Проблема». Когда начинались трудности, коллеги Буатфарсона шутили: «Ко мне пришла Ида».

Теперь Ида пришла к Буатфарсону, настоящая живая Ида.

— Я знаю, кто освободил рыбу.

— Ты не можешь этого знать.

— Я могу вам всё рассказать.

— Ты что о себе думаешь, девочка, — спросил инспектор. — Ты думаешь, что умнее всех?

— Ага, — сказала Ида. — К тому же у меня есть доказательства.

Инспектор тут же распорядился, чтобы Иду отвезли в Берген. Один из стажеров усадил Иду в полицейский автомобиль и повез в город.

 

Дети

Гости Хардангера продолжали отдыхать. Они сидели за большим обеденным столом и ели пироги, которые испёк Бьёрн.

— Я хочу орехового молока, - очень громко сказал Патрик.

— Но ты же пьешь только рисовое? Думаю, что скоро смогу купить тебе рисовое.- сказала Стелла.

— Когда я выпил рисовое, я начал пить ореховое.

— Но ты же устроил столько скандалов по поводу этого молока!

— Да, человек может изменять свое решение, если он узнает что-то новое.

— И что же ты узнал?

— Что рисовое молоко кончилось. Все десять пакетов кончились.

— А сразу нельзя было пить ореховое тоже?

— Если хочешь знать, я пил его с отвращением.

Стелла засмеялась, Патрик обиделся:

— Да ты просто глупая свекла!

— Свекла!!! — Стелла засмеялась еще сильнее.

— Отличные пироги, — похвалил Бьёрна исландец.

Стелла внимательно посмотрела на Гудмунда:

— А вы любите пироги с яблоками?

— Конечно.

— Тогда я могу показать вам, как готовится традиционный норвежский яблочный пирог.

— Я очень люблю печь пироги, — сказал Гу и широко улыбнулся.

Эрнестина скривила рот и покачала головой. Хозяин, Бьёрн, поставил перед Эрнестиной большой кувшин сельдереевого сока и лицо Эрнестины снова стало счастливым. Бьёрн сел рядом и незаметно смотрел, как Эрнестина пьет.

Патрик не унимался:

— Мам, Лаура собрала все камни в округе, все, которые были мои. Лучше бы я хранил их в хранилище! А если она найдет мое хранилище, она все камни заберет, хотя там только два камня. С меня хватит шуточек этой девчонки. Мне это надоело! Я с ней больше не разговариваю! Испортила мне весь год. В следующем году куплю.. сейф чтобы камни больше не пропадали и все камни буду сразу же складывать в свой сейф и скажу ей: «А у меня есть сейф. С камнями!» С меня хватит шуточек!!! — повторил Патрик для тех, кто не понял в первый раз. - Я так больше не могу, мне уже вот по столько этого всего (мальчик указала рукой на небо). Больше никогда не выйду. Детский сад закончился, началась уже нормальная жизнь. А она начинает... С меня хватит! Глупая свекла!

— Патрик, остальные гости не ценят хороший крик, — сказала Стелла.

— А знаете что, дети, — сказал Бьёрн. — Давайте я покажу вам своё секретное хранилище.

— Давай! — закричали Лаура и Патрик.

Бьёрн принес из дома небольшую деревянную коробочку и на столе появились синий самолет без крыла, машинка без колеса, старые монеты, четыре одинаковых проводка, обкатанное морем стекло и старый стёртый значок. Патрик и Лаура сгребли всё обратно в коробочку и, впервые за последний месяц объединившись, убежали прятать новые сокровища.

— А мы чайлд-фри, — сказала Тонья.

— Это что такое? — спросила Стелла.

— Не хотим заводить детей.

— Да вы сами еще дети, — сказал Гудмунд.

— Это политический вопрос. Детей и так на земле много.

— Подрастете и сами не заметите, как дети появятся.

— Ничего подобного, - вмешалась Эрнестина. — У меня не появилось детей. Я тоже никогда не собиралась ломать свою жизнь ради кого-то другого.

Все посмотрели, не обиделась ли Стелла. Но Стелла вздохнула и сказала:

— Да, это точно. Ломать жизнь.

Гудмунд подвинул к Стелле тарелку с большими черешнями и она благодарно улыбнулась.

— А я бы хотел снова обрести свою свинью, — сказал Андре.

И все засмеялись.

— Ничего смешного. Знали бы вы, как я к ней привязан. Ведь Мадам Пэгги — мой единственный родной человек на земле.

— На самом деле? — спросила Стелла.

— Да, женщины меня не понимают.

— А мужчины? — спросила Ида.

— И мужчины, — сказал Андре. — Только она, Мадам Пэгги, знала, что важно для художника...

— Что? Что? Что? — спросили все одновременно.

— Да вам бы только посмеяться, — сказал Андре и ушел.

 

Фермер арестован

Было десять утра. Инспектор Баутфарсон заканчивал свою речь в отделении полиции. Было совершенно очевидно, что хозяин рыбной фермы сам разрезал садки. В старом рыбацком домике нашли множество вещей с отпечатками пальцев хозяина и его старую куртку. Страховка за 130 тонн рыбы решала все материальные проблемы разорившегося Торстена Брока. Теперь ему грозила тюрьма. Были арестованы двое сбежавших болгарских рабочих, которые, безусловно, были сообщниками Брока. Конечно, пока они всё отрицали. Но показания соседей, показания сезонных сборщиков из черешневого сада, показания другого рыбного фермера были против Торстена. Люди слышали, как часто он говорил «Выпущу рыбу и уеду», «Хорошо хоть страховку заплатят, когда рыба помрет». Коллеги инспектора кивали головами, дело было очевидное, мотив понятный.

 

Фёдоров едет на гору Ульрикен

У Иды в Бергене был только один настоящий друг. Это был эмигрант из России, Фёдоров. Несколько лет назад они случайно познакомились и даже раскрыли крошечное дело о пожаре на набережной, а потом было много других интересных случаев. Федоров был человек взрослый и занятой, всякий раз, когда в скайпе, в фэйсбуке или в телефоне появлялось сообщение от Иды, он думал, что ему надо любым способом отвязаться от этой девчонки. Но всё всегда заканчивалось тем, что он выслушивал очередной рассказ, заинтересовывался, ввязывался и в финале отчитывался перед ее отцом - отцом, который именно его, Федорова, считал зачинщиком беспорядков и подрывателем моральных устоев.

— Ещё раз увижу с ней — посажу.

Объяснять, что взрослого мужчину преследует маленькая девчонка, было смешно и странно. От истории к истории всё повторялось. Вот и сегодня Федорову, который поднимался в кабинке на Ульрикен, чтобы полюбоваться закатом, сразу захотелось убежать далеко в горы и спрятаться в заброшенной хижине. Трубку брать не хотелось. Ида подождала пять минут и позвонила снова.

Федоров уже стоял на обзорной площадке.

— Ты на Ульрикине? — спросила Ида.

— Откуда ты знаешь?

— А я твой номер проследила. Я еду в следующей кабинке!

Фёдоров вздохнул. Через несколько минут Ида стояла рядом.

Они сели на деревянную лавочку. Вокруг по смотровой бродили группы туристов, то и дело на гору забегали пыхтящие спортсмены, собаки подбегали к миске с водой и начинали лакать.

Ида рассказала Фёдорову про налет на рыбную ферму в Хардангере.

— И как ты всё это узнала? Запустила в море робота-тунца и висела на дереве как черешня?

— Почти!

— Ты уверена, что это сделал Фронт Освобождения Животных?

— До сегодняшнего утра до конца не была уверена. Ну и вообще не могла понять до последнего момента, сколько народу участвует в операции.

Ида достала из рюкзака маленький компьютер и открыла сайт directaction.info. Федоров увидел длинный список подвигов защитников животных — одно, два, три сообщения в день, рассказывающие про освобождения в разных странах мира. Курицы, индюки, овцы, крысы, коровы, лягушки, крысы, мыши, хорьки, кролики, кошки, обезьяны — кого только не освобождали эти безбашенные люди. Точечные акции, крошечные удары складывались во многомиллионные цифры ущерба.

— Вот смотри, за это число: «Выпущена рыба из 12 садков», 130 тонн.

— Теперь ты пойдешь в полицию?

— Нет.

— Почему?

— Потому что инспектор посадил меня на машину и отправил домой, даже не выслушав то, что я раскопала.

— Это он был не прав. Но три человека по этому делу проходят. Двое несчастных мигрантов, у которых наверняка есть голодные жены и дети.

— А это? Вечно ты разводишь сопли. Я схожу в газету. И вот тогда этот инспектор...

— Еще больше будет ненавидеть тебя.

— Однако с тех жестоких людей, которые разводили рыбу, снимут подозрения.

— Слушай, Ида, а как ты узнала, что это Фронт? И с каких пор рыбаки кажутся тебе жестокими?

— Какая разница? Я уже тебе объясняла. Ну, я могла бы тебе сказать, что заметила, как ботинки Тоньи меняют цвет.

— Ботинки?

— Да, белые кроссовки. Она ходила то в белых, то в грязных кроссовках. Студенты обычно не покупают по две пары одинаковых кроссовок. Еще я могла бы сказать, что догадалась, кто обманывает, так как совсем недавно видела Тонью на квир-вечеринке.

— Ты — на квир-вечеринке?

— Поддельные влюбленные!

— Зачем?

— Я могла бы рассказать, что фермер не причём, потому что у него на самом деле есть алиби, но он не может говорить в полиции о том, чем занимался ночью. Потому что он занимался перепродажей контрабанды.

— Контрабанды?

— Ага, сигарет.

— А это ты как узнала?

— Я что, по твоему, только рыбой интересуюсь? Не отвлекай меня от главного. Я могла бы тебе рассказать, что Эрнестина, второй подозрительный человек, провела жаркую ночь — ту самую, с пятницы на субботу - с моим чокнутым дядюшкой-йогом, но мы же не любим всякие желтые сплетни о звездах, тем более о моей будущей тетке...

— Ты думаешь....

— Гарантирую, что она вернется и будет там жить, вот увидишь.

— Но студенты же не умели плавать!

— А ты когда-нибудь переворачивался на лодке в спокойном море?

— Нет.

— Вот именно. Демонстративная любовь, демонстративное неумение плавать. А еще они были веганы, анархисты и чайлдфри. Ну и я сама предложила им дядюшкин гостевой дом, написала испанцам, что в Хардангере эпидемия и они сняли резервацию.

— Это был твой план?

— Да. И это бы я рассказала инспектору в тот день, если бы он захотел меня слушать. И ладно, самое главное. Я была на собрании в Амстердаме и видела Лисицу.

— Лисицу?

— А, ты не знаешь про Лисицу? Это один из главных идеологов Фронта, известный освободитель.

— То, что я не знаю, это понятно. Но откуда ты знаешь?

— Да ты в интернете вообще бываешь? Его ролик посмотрели миллионы. Я перевела его на норвежский.

— И ты знала обо всём с самого начала?

— Ну не совсем. Но я сама делала прически двум очень похожим девушкам-водолазам. Тонье и еще одной, настоящего имени которой не знаю.

— Одинаковые прически?

— Ага. Косая розовая челка, черные волосы...

— Да, яркие прически — это ты умеешь. И ты выдала бы своих товарищей?

— Тогда мне казалось, что это было бы правильно. Я же пришла к ним не для того, чтобы дружить, а чтобы прекратить нападения на кровавые норвежские фермы.

— Ида, я тебя не понимаю. Ты за освобождение или нет?

— Я и сама не понимаю. Вот в тот момент, когда он меня выставил за дверь, этот самодовольный полицейский болван, так похожий на моего папочку, когда он посадил меня на машину и даже не позволил загрузить вино и черешню для дедушки Ю, когда мне пришлось убегать из машины, чтобы продолжать операцию, вот что-то во мне перевернулось.

— И что ты теперь скажешь журналистам?

— Что в перерыве между лекциями я интернете увидела сообщение про нападение на ферму. Пусть напечатают статью про любознательную студентку юридического факультета, которая раскрывает преступления быстрее бергенской полиции, даже не посещая место преступления.

— Ида!

— А что ты хочешь? Это вы, обыкновенные люди, всегда выбираете между хорошим и плохим. Я выбираю игру. Сейчас мне удобнее играть так.

— А рыба? Тебе же ее вроде жалко?

— А рыбу я больше не ем. Спокойно! Сейчас они будут наверху.

— Кто?

— Вишня и Лисица.

— Не может быть! — Фёдоров закрыл лицо руками.

— А ты что думаешь, я заплатила деньги за канатную дорогу чтобы поговорить с тобой? Я шла за ними и подслушивала. Они пошли пешком, а я растянула ногу и купила билет на кабинку. И видела, как ты отъезжаешь в предыдущей. Или ты купился на то, что я за тобой слежу.

Фёдоров раскачивался на лавке, закрыв лицо руками. «Вот так сбываются все кошмары. Сейчас всех арестует отец Иды», — думал он.

— Лисица сегодня едет в Швецию, последний день в Бергене, — шепотом говорила Ида. — Вишня показывает ему красоты, ну и планы они строят.

На площадку, действительно, поднялись двое. Высокий стриженный молодой человек с голубыми глазами, в джинсах и белой футболке и девушка, одетая во всё черное, с черными волосами и розовой челкой.

Они тихо разговаривали, облокотившись на перила.

— Привет! - сказала Ида. — А мы тут гуляем с другом, показываю ему город.

Лисица и Тонья переглянулись и уставились на Иду.

 

— Не волнуйтесь, он тоже вегетарианец, из России. Наш человек.

«Теперь еще и вегетарианец» — Федоров пожалел, что гора не отвесная и он не может спрыгнуть вниз прямо сейчас.

— Из России? Из меховой страны? — спросил Лисица и с интересом посмотрел на Фёдорова. И Фёдоров испугался, представив себя в шапке-ушанке, ломающим клетки с пушными зверями где-нибудь в уссурийской тайге и Иду, подбрасывающую монетку для того, чтобы решить, сдать его полиции или нет.

— Даже не беспокойся, наш человек! — сказала Ида и хлопнула Фёдорова по спине так, что очки на его носу подпрыгнули.

«Ужасная, ужасная, ужасная девчонка», — думал русский.

Лисица и Тонья протянули Фёдорову руки:

— Будем знакомы, Россия.

 

Незаменимых нет

— Алло, Бьёрн! — Андре звонил по мобильному. — Ты знаешь, я снова женюсь.

— Не может быть! Мадам Пэгги вернулась и ты предложил ей руку и сердце?

— Лучше! Я женюсь на Стелле!

— Ты же ненавидишь детей!

— У Стеллы прекрасные дети! Оказалось, что они любят рисовать! Они рисуют даже лучше чем Мадам Пэгги!

— А как со всем остальным? Ты же хотел покоя и одиночества!

— Что-то больше не хочу. Всегда хочу быть с ней. Написал уже пять портретов, три в обнаженном виде.

— То есть у тебя новый период...

— Да!

— Ну поздравляю.

— И знаешь, мы хотим отмечать свадьбу в твоей гостинице.

— Я буду очень рад.

Бьёрн положил трубку: «Кто бы мог подумать, Андре и Стелла, два несовместимых человека. Женщина-таксист, читающая только любовные романы и галерейный художник из столицы».

— А ты будешь без меня скучать? — спросила его Эрнестина перед тем, как сесть в белый кадиллак.

— Да.

— А раньше говорил, что не будешь!

— Обманывал.

Вернется ли она? Бьёрн сидел на том самом старом просоленном бревне, на котором они с Андре так замечательно говорили в начале прошлой недели. Море было совершенно спокойным, еле-еле заметная рябь бежала по поверхности воды. Машины, движущиеся по горной дороге, овцы, пасущиеся на склоне, белая макушка каменного великана, водопад, солнце — всё это было навечно записано в книге отражений. По отмели бродили три толстые белые цапли. Они вытаскивали из воды морских звезд и ели их. Звезды были такими большими, что цаплям приходилось потрудиться, чтобы захватить все свисающие с клюва щупальца.

Бьёрн поднял с земли какой-то камень и бросил его в воду.

— Никого, — подумал он. — Снова один.

Почти к самому берегу подплыл довольно крупный лосось. Бьёрн стал смотреть, как рыба скользит между камнями в поисках добычи.

Вдруг раздалось фырчание, хрипение, чавканье и топот копыт. По ярко освещенному солнцем берегу со стороны дома к Бьёрну мчалась толстая, чумазая и счастливая Мадам Пэгги.

 

Эпилог

— Товарищи! Теперь, когда вы можете услышать, я говорю. Долгие годы мы не имели свободы выбора. Всё, что нам было позволено — оставаться на месте, есть, набирать вес, умирать. Впрочем, даже после нашей смерти они распоряжались нашими телами. Они убивали наших детей и наших любимых. Именно тогда появились ходящие кругами. Многим казалось, что круги — не выход, что нет никакой разницы, как двигаться в ловушке. Были те, кто считал, что мир полон опасностей и страшно даже мечтать про освобождение. Были те, кто решил прорываться напролом — они погибли и повисли на решетке. Были те, кто танцевал около кормушки, говоря, что искусство разрушает любые оковы. Единицам удалось высоко подпрыгнуть и перелететь на свободу.

Наша природа такова, что нам нельзя оставаться на месте - чтобы жить, мы должны всегда двигаться. И мы стали плавать кругами. Многие из вас присоединялись к нам, многие потом снова возвращались к неподвижности, многие оказались слабы и погибли от усталости, потому что отказались от сна, еды и отдыха, чтобы продолжать движение. Многие потеряли рассудок и стали пожирать своих. Но кто-то из сохранивших зрение увидел, как решетка разрушается. Именно так, как мы предсказывали — сама по себе. Она исчезала на наших глазах, за несколько минут не осталось ничего, чтобы могло нас остановить. Это закон природы — рано или поздно свобода всегда торжествует. И теперь, товарищи...