Любава
В поисках камелопарда
Опубликовано 24.04.2016 11:00 http://www.svoboda.org/content/article/27662323.html
Двадцать лет назад я получила в подарок пазл с картиной Иеронима Босха "Сад земных наслаждений". Три дня я собирала картинку из десяти тысяч кусочков. Теперь – за один день в родном городе художника – мне предстояло понять, как Босх рисовал, что он рисовал, зачем он рисовал. Поэтому я проснулась в 4 утра, сменила два самолета, оставила чемоданы в амстердамской камере хранения и еще час ехала на поезде до Ден Боша. Билеты на выставку, заказанные через интернет, были на семь вечера, но мне хотелось попасть в город как можно раньше. Перед поездкой я, конечно, составляла планы, читала, пробовала построить наиболее разумный маршрут. Но, оказавшись на месте, полностью утратила контроль над ситуацией. Ни один из фильмов, ни одно из описаний – даже рассказы недавно побывавших в городе туристов – и близко не были похожи на действительность.
Выставка происходила не в музее Северного Брабанта. Вернее, не только в музее. Весь город превратился в огромную инсталляцию. Всюду находились указатели маршрута "Бош Экспириенс" с лягушечкой, которые сбивали с намеченного пути. Телефонные бошевские аппы и карты отказывались работать, Wi-Fi отсутствовал, норвежская телефонная сеть пропадала, телефон зависал. Я скачала Bosch Camera By No strings, но составлять коллажи с персонажами картин было некогда. Этот утешительный апп я рекомендую тем, кто не доехал, но все же хочет отпраздновать год Босха вместе со всеми поклонниками его творчества.
Следуя по вышеупомянутым стрелкам или интуитивно, можно было найти очень много босховских объектов на улицах или вдоль каналов, но уровень спонтанности, которая в малых концентрациях может быть очень приятна, зашкаливал. Двигаясь спонтанно по гигантской выставке объектов, люди гарантированно упускали что-то, без всяких шансов узнать, что именно. Находя очередного героя, убежавшего из "Сада живых наслаждений", я ужасалась тому, что этого могло и не произойти. Я видела облака, похожие на птиц с длинными клювами и летающих рыб, огромные руки деревьев, которые тянулись в небо и смотрелись в свои отражения в реке, игольчатые пузатые каштаны, волшебные фонтаны розовых бутонов. Радужные краски Босх видел повсюду – зеленый, голубой, розовый, кирпичный, соломенный, ивовый Северного Брабанта.
Заглянув в колодец на центральной площади города, я увидела тоннель, к которому возносились праведники "Видений потустороннего мира". Почти все искусствоведы пишут об исключительности туннеля Босха, но в самом городе вопрос с туннелем снимается. Кроме колодца, расположенного непосредственно рядом с домом художника, Ден Бош пронизан туннелями-каналами, и естественность ассоциации очевидна. При входе в город, при входе в мир Босха, на берегу реки Доммель стояла копия пейзажа из "Сада земных наслаждений". На траве около копии сидел аист, единственный притормозивший персонаж. Всех остальных разбежавшихся существ надо было ловить по городу – вдоль каналов, в закоулках, в двориках. Кого словишь – те твои. Те, которых ты не нашел, – оказались хитрее, выиграли и в прятки.
Дерево (жизнь, рождение, смерть, связь) у воды сопоставлялось с человеком (живым, рождающимся, мертвым, одиноким, общественным), тянущим руки из водной или небесной сферы (скорлупы) вверх. Сфера и вода – что это? На внешних створках "Сада" мир изображен как наполовину наполненная водой прозрачная сфера. Человек, сидящий в реке, тянулся к небу, небо тянулось к человеку, вода бесконечно отражала оба мира. Можно было найти ракурс и увидеть, что руки дерева и существа-человека-божества переплетаются в отражении.
Рядом с мостом, с которого можно было увидеть сферу в воде, располагалась школа. Неподалеку стояли трагические монументы в память об учениках-евреях, которых голландцы не защитили от Холокоста. Рядом – памятник взрослым, погибшим во время оккупации. Историческая ненависть и вина, которая тоже будут бесконечно отражаться. В отдалении, но на той же большой поляне около школы, стояла главная скульптура Босх-квеста – камелопард, гибрид верблюда и леопарда, или жираф. Невиданный зверь, срисованный со средневековой книги, призванный напоминать о масштабе, о разнообразии сотворенного мира, о грандиозном проекте творца.
Окрас жирафа – вообще веселая тема. Все современные виды и подвиды жирафа значительно отличаются расцветками. Более того, изолированные группы даже внутри подвидов создают новые уникальные "национальные" костюмы, а каждый жираф имеет свой уникальный рисунок. Таким образом, на самом деле никто не знает, какими были жирафы во времена автора редчайшего для средневековой Европы, оригинального изображения рыжего жирафа – Кириака из Анконы, у которого Босх срисовал животное. Словно специально незадолго до выставки в Ден Боше National Geographic опубликовал фотографии единственной в мире танзанийской белой самки жирафа Омо, которой повезло родиться с босховской окраской. Прямо к 500-летию художника!
Жираф стоял рядом с древними деревьями. Чтобы к жирафу подойти, надо было наступить на множество пузатых колючих створчатых полиморфных плодов. Маленькие прообразы грехов, упавшие вниз, раcползались под ногами и позволяли отождествиться со святыми – и прочими ищущими – на картинах. Я не думаю, что здесь есть тщеславная и пустая ассоциация. Пробуя играть с такой ассоциацией публики, Босх не ввергал нас во грехи, но усмирял. В конце концов, центральные персонажи религиозной живописи требуют олицетворения с собой и повторения духовного подвига, а не восхищения, символизирующего упорство в невежестве.
Медленно, но верно наш воображаемый Босх претерпевал метаморфозу, превращаясь из мистика, философа, просветителя в ремесленника-реалиста, оперирующего обыденными средневековыми символами. Он рассказывал, каким должен быть праведник, что есть добро и зло, от чего следует отводить взгляд, почему глупость страшнее всех прочих чудовищ, ведущих охоту на человеческие души. Изо дня в день он повторял одни и те же сюжеты, набело переписывая списки своих грехов и искушений. Что же до того, что образы Босха туманны и загадочны – и в реальной жизни также не всегда очевидно, что есть добро, а что зло. Скорее всего, все проще. Картины заказывали, чтобы спрятать неживописные или пустые стены. Странными существами заполняли пространство, потому что художнику платили за каждого персонажа. Чем больше персонажей и сцен, тем дольше в долгие зимние вечера можно рассматривать изображения.
Загадочный шаровидный цветок с раскидистыми листьями с картины "Святой Иоанн Креститель в пустыне" нарисован просто для того, чтобы закрасить донатора. Чем провинился донатор? Не расплатился, впал во грехи, был слишком требователен? Мы не знаем. Но теперь, благодаря исследователям, мы можем увидеть его лицо. По неведомой причине был полностью зарисован, а если точнее – заложен камнем донатор со всем своим семейством на картине "Ecce homo". Донаторы на картинах часто подвергались доработке. Родившиеся дети дорисовывались, умершим меняли направления взглядов, одежду можно было подновить в связи с изменившимся социальным статусом. Портреты рядом с небесными покровителями зачастую оказывались единственными фамильными изображениями. Только самые состоятельные люди могли увековечить себя для потомков. Ну и, заодно, забронировать себе и родным местечко в раю.
Именно из-за того, что весь разговор идет об этических преступлениях, о сознательном выборе, на картинах Босха среди грешников не появляются дети – разве что только рядом с изображениями дарителей. Единственный сюжетный ребенок – безгрешный Иисус.
Художник оживлял, метафорически иллюстрировал всем известные книжные тексты. Дьявольские кошки, свиньи-монашки, хрупкие сферы светлых отношений, гибельность неутолимой страсти, замкнутые круги суеты, неотвратимость возмездия, агнцы, жабы, зловещие птицы, чудовищные соблазны, обманчивые ягодки, расставленные на жизненном пути. "Осторожно, зритель, скоро тебя может атаковать жажда убивать, воровать, лгать..." Может, уже пора установить нечто подобное в общественных местах?
Босх говорил о том, что душа может и должна противостоять искушению. Первый план картины – не что-то отстраненное от реальной жизни и борьбы, а, наоборот, передовая. Передовая линия борьбы добра со злом. Здесь, сейчас, всегда.
Церковь, с которой была связана вся жизнь Босха, сейчас называется кафедральным собором Святого Яна, многие считают ее самым красивым в Нидерландах храмом. Строительство церкви началось в 1220 году. Романский стиль предшествовал пламенеющей готике. Собор Маленького Рима – так в свое время называли Ден Бош – пережил разрушение колокольни молнией в день отпевания Вильгельма Оранского, иконоборчество и спасительное наполеоновское вмешательство.
Ден Бош – город Девы Марии. Маленькие скульптурные изображения Богоматери можно встретить по всему городу, в соборе находится статуя, которой приписывают чудотворные свойства. Статую время от времени переодевают, перед ней постоянно горят свечи.
Босх, наряду с другими именитыми голландцами, принадлежал к благотворительному Братству Девы Марии. Символом братства был Белый лебедь. Каждую неделю Братство собиралось для молитвы и решения насущных проблем – в соборе и в сохранившемся неподалеку здании. На пирах Братства подавали жареных лебедей. Можно с уверенностью сказать, что идеи Братства Девы Марии Босх и проповедовал в своих работах. Именно по заказам Братства Босх создавал эскизы витражей, распятия и паникадила для собора. Лебеди, встречающиеся на картинах художника и его последователей, – прямая отсылка к Братству Девы Марии, иные трактовки несостоятельны. Братство живо до сих пор, в нем состоит даже король Нидерландов Виллем-Александр. Он же, кстати, и открывал выставку Босха.
Множество домов в городе – куда больше, чем это можно было предположить, – оказались связаны с историей семьи Босха. Незадолго до начала чествования художника, во время которого планировалось световое шоу за спиной памятника на центральной площади, рухнули два белых дома. Два из пяти, на которые должны были проецировать изображения. Зеленый дом, стоящий на древнем фундаменте времен Босха, тот, в котором располагалась студия семьи Ван Акен, – устоял. Ерун ван Акен – это настоящее имя художника. Я смотрела, как прямо за спиной позеленевшего от времени памятника работает экскаватор, летит пыль, стоит рабочий с поливальной машиной, сокрушаются разрушенные здания. На столбе рядом нашли приют, видимо, выползшие из-под руин, тараканы-грехи.
В 2007 году в Ден Боше, в храме Святого Якова, открыли Арт-центр Иеронима Босха. На многих его этажах живут объемные персонажи Босха, сделана выставка репродукций картин, восстановлены астрономические куранты. На лифте можно подняться на обзорную площадку и спуститься в подвальную "студию художника", где кукольная копия Босха сидит в окружении чучел, птиц, костей и прочих деталей натюрморта, где можно потрогать старинные краски и порисовать.
О выставке. На нее съехался миллион любопытных со всего мира. Небывалый брейнсторм около картин, вернувшихся в родной город, впервые расположенных рядом. Нельзя сказать, что посетители толпились, нет, это не было луврское столпотворение. Большую часть выставочных объектов составляли работы последователей-подражателей Босха. Что уж говорить об умножении идей мастера в работах менее одаренных учеников, если прямо перед ковриком учителя расстелился Брейгель – до смешения работ, до путаницы с подписями. Следование за Босхом – столь мощное, постоянно развивающееся культурное направление, что заимствования у этого мастера невозможно считать кражей, все знают, кому принадлежит вещь. Нет, это не кража, но вторая, третья производная, самоотверженная работа с душевным камнем. Чего, кстати, не получается в поэзии.
Отражаясь от поэтической глыбы, создать работающее тело текста невероятно сложно. Потому что речь атакует другие ритмические структуры и при этом почти не может использовать очевидных-образных-красочных костылей. Можно десять раз написать слово "красный", но воздействовать оно будет слабее, чем отпечаток краски, сделанный безъязыким младенцем. Красочность – оружие союзных армий. Поэт играет на чувствах, консервирует чувства, и этим обеспечивается превосходство жанра. При известных условиях поэтические продукты не имеют срока годности, не покрываются паутиной, сеточкой трещин. Кажется, у животных этот феномен называется "пренебрежимое старение". Картина же обращается в прах и тлен, причем образы исчезают из памяти даже раньше, чем окислится красочный слой.
Многие экспонаты иллюстрировали эпоху Босха. Одежда, книги, работы современников подражателей, эскизы. "Воз сена" – критика земной суеты – триптих, о котором так долго говорилось всеми при организации выставки в том смысле, что это главная жемчужина, оказался наименее впечатляющим. Мадридские "Св. Иоанн Креститель в пустыне" и "Извлечение камня глупости", берлинский "Св. Иоанн на Патмосе", венецианская Стойкая Бородатая Дева, распятая собственным отцом за отказ выйти замуж за языческого короля, и впервые за долгий период представшая перед публикой с восстановленной реставраторами бородой ("Мученичество св. Вильгефорты", или "Мученичество святой Либераты"), оказались более значимыми. Восстановление бороды святой Вильгефорты продолжалось 8 месяцев и стоило 300 000 евро.
Через два часа я отправилась домой – в темноте надо было пройти мимо собора Святого Яна на соседнюю улицу, где в доме, располагающемся напротив здания Братства Лебедя, жила Дженни Болверк, с которой я договорилась о ночлеге. Вид из окна утром был волшебным – крыши старинных домов, на которых располагались крошечные садики, патио, столики, увитые растениями решетки. Справа возвышалась крыша собора Святого Яна. Попрощавшись с Дженни, заглянув в пустой собор, я отправилась к конечной точке путешествия, центральной площади. Мне хотелось посмотреть на рынок одежды, который существует со времен Босха. Было раннее утро, палатки уже стояли, они были белыми, как на картине неизвестного художника 1530 года, которая, кстати, тоже была на выставке – долго искать не пришлось, это картина из собственной коллекции Музея Северного Брабанта.
Я дошла до вокзала и подумала, что теперь осталась самая малость: нести свои грехи в котомке за спиной, отгонять искушения верой и добраться до Мадрида, чтобы увидеть подлинник "Сада земных наслаждений".
Любава Малышева – гражданский активист, фотограф-документалист, живет в норвежском городе Берген